Артем Гармаш - [100]

— Да это еще весной.

— Ну, с весны много уже воды утекло. Немало всякого мусора снесло… — Он смолк и прислушался.

Со двора послышался скрип саней по снегу и мужской голос:

— Гей!

— А вот и Остап, — сказала мать. — Как раз и завтрак готов.

Первым в хату вбежал Кирилко. Остановился посреди горницы, весело сказал:

— Здрасьте! — И сразу же, мигом как-то все у него: шапка полетела в угол на лавку, зипунишко спал с плеч — на крюк его, потом дрыгнул одной, другой ногой, и оба сапога вместе с портянками полетели, куда им и следовало, — под стол. А сам, в стареньких полотняных штанишках, окрашенных бузиной, в отцовской жилетке, что была ему по самые колени, вскочил на лежанку, где мирно о чем-то беседовали Софийка и Федюшка.

— Ой, замерз! — пожалела бабка внука. — И нужно было!

— А вы думали! — прижимаясь спиной к теплой печи, ответил весело Кирилко. — Еще и после завтрака поеду. Потому как мы два дубка еще срубили.

В хату вошел Остап и, хотя уже виделся сегодня с Омельком, но сейчас, как хозяин в своей хате, поздоровался с ним еще раз. Однако во всем его поведении чувствовалось, что этой встречи он не ожидал и что была она для него не очень приятной. Как-то сковывала. Нахмурившись, он долго молча раздевался и почти обрадовался, когда мать спросила:

— А где же Мусий?

— Сейчас придет. Забежал домой на минутку. «До костей, говорит, промерз. Прихвачу чего погреться».

Услышав это, Омелько сразу же встал, чтобы не подумали, что и он на чарку набивается. Катря удивилась:

— А ты куда? И не выдумывай! Раздевайся, будем завтракать.

— А я уж завтракал, — отказывался Омелько. — Не то время теперь, чтобы дважды. Хотя бы один раз!

— Не объешь. Раздевайся. Снимай свою «бекешу»!

Омелько на уговоры не поддавался. Уже мял в руках свою шапчонку, отыскивая, где же у нее перед.

— Так когда собираетесь? — спросил Артем.

— Вечером. Приходи. С каких уж пор не сидели все вместе! Посидим! Как в той песне бурлацкой.

— Приду! — коротко, но уверенно сказал Артем. — Непременно приду.

В хату вошел Мусий. Подойдя к столу, вынул из кармана бутылку и поставил на стол.

— А это уж лишнее! — больше для приличия сказала Катря. — Всю хату провоняет.

— Ничего! Еще топится, труба открыта, вытянет!

Омелько попрощался и вышел из хаты.

Но не успели еще за столом первую миску кулеша съесть, как стукнула дверь в сенях.

— Кто бы это мог? — посмотрела Катря на дверь и ждала, пока дверь открылась.

На пороге появился Омелько.

— Не выдержала-таки душа! — обрадовался Мусий, компанейский человек, и уже подвинулся на лавке, освобождая место для Омелька.

Но Омелько, оставаясь у порога, сказал хмуро:

— Да, не выдержала! — Покачал головой. — И где твоя совесть, Остап? О ком другом, а о тебе никогда бы не подумал. Да крест на тебе есть?

— А что такое? — смутившись и уже догадываясь, в чем дело, с невинным видом спросил Остап.

— Бессовестный.

— Вот дурень! Так это же за две ходки.

— Знаю, что за две. А леса там на все три ходки. Ты посмотри, что ты с волами сделал. До сих пор подручный боками носит! Столько навалить. Жаднюга ты! По такому снегу!

— Да дорога ж укатана. Скажи ему, Мусий.

— А он что, сам не видит, сколько народу возит!

— В одной только балочке, — вмешался в разговор Кирилко, — ой, намучились! Наверно, с полчаса… — И на полуслове оборвал, получив от отца ложкой по лбу.

— Ну вот! А теперь хлопца бей! — сказал Омелько.

— А это уж не твое дело! В чужой монастырь…

— Ну, хватит вам, — примирительно сказала Катря. — Хватит и тебе, Кирилко! — Погладила внука по голове.

Кирилко обиженно засопел. Не то чтобы больно было очень, батя хлопнул не сильно. Но обидно как! Ведь вчера только с войны вернулся, три года ждал его! И вот — на тебе! И за что? Разве он неправду сказал? Конечно, помучились. Дядя Омелько за волов сердится. А разве только волам досталось! Досталось и бате, и дяде Мусию. Когда уже из балочки вырвались и остановились на пригорке, с обоих — и с бати, и с дяди Мусия — пот так и лил! Почему же об этом не сказать дяде Омельку? Авось бы и не сердился…

Нарушил молчание Мусий:

— Ну, иди садись, выпей, и все будет в порядке.

— Правда, Омелько, присаживайся, — поддержал и Артем.

Омелько колебался еще.

— Ну да при такой жизни как не выпить?!

Он подошел к столу с шапкой в руке. Но садиться не захотел. Ладно и так будет, стоя.

Мусий налил ему. Омелько взял стакан. Ударило в нос сивухой. Держа стакан, разглядывал на свет желтую, как мед, жидкость. Потом сказал:

— Ну, за ваше счастливое возвращение, хлопцы, в родной дом! Это главное. И вас, Катря, да и всех с тем же! — Хотел было уже выпить, но снова заговорил: — А тебе, Остап, все-таки скажу: не будь таким бессовестным!

— Ты снова за свое! — уже более дружелюбно сказал Остап, радуясь, что так обошлось. И все ж не утерпел, уколол: — Ты, Омелько, больше болеешь за волов, чем сам пан генерал!

— «Чем сам пан генерал»! — повторил с иронией Омелько. — Дурной ты, Остап! Что генералу? Из одного имения выгнали — в другое переехал. А вот не сегодня завтра и мы погоним, не бойся, не пропадет. У него, чай, и за границей в банке не одна тыща лежит на черный день. Да и не такой уж черный он для него будет! А нам с тобой, Остап, этими волами кусок хлеба насущного добывать. Вот и у тебя полна хата молотильщиков. Только давай! И тебе, Артем, скажу. «Прокатные пункты», говоришь. А с кем? Теперь ты видишь? Ох, трудное дело! Ну, да поживем — увидим. Будьте здоровы! — Набрал в легкие воздуху, чтоб дыхание не перехватило, и одним духом выпил.