Артамошка постоял, подумал, твердо шагнул:
— Сейчас деньгу будем добывать.
Чалык не понял.
В это время к торговцу подошла баба в пышном сарафане, в ярком, как жар, платке; за юбку ее держался мальчонка и пальцем показывал на пряники. К удивлению Чалыка, баба подала купцу что то совсем маленькое, кругленькое, будто желтую гальку с реки, и купец, извиваясь и лебезя, подал ей целую пригоршню леденцов. Чалык спросил Артамошку:
— Какой камешек дала?
— То грош, — ответил Артамошка и с грустью добавил: — У нас и гроша нет.
Опять Чалык не понял.
Артамошка остановился в раздумье, потом хитро улыбнулся и быстро вышел из толпы. За ним побежал и Чалык. Артамошка привел друга к берегу реки. Желтой глиной разрисовал он ему лицо, то же сделал и себе, затем вывернул шапку кверху шерстью, нахлобучил ее на глаза, и они пошли. Не успели отойти и трех шагов от берега, как за ними с криком и улюлюканьем побежали ребятишки. Они прыгали, хохотали, дергали Артамошку и Чалыка за одежду:
— Смех идет!
— Хохот бредет!
— Улю-лю-лю!
— Фью-фью!
Чалык пугливо прижимался к Артамошке, а тот шел уверенно, подбадривая друга.
На базаре Артамошка выбрал место, где больше всего суетился народ. Вместе с Чалыком они сели, подобрав под себя ноги, Артамошка звонко крикнул:
— Эй, подходи! Чудо! Человек-птица! Дешево! Всего один грош! Нет гроша — давай что хошь!
Быстро скопилась кучка ротозеев. Они толпились, и хотя еще никакого человека птицы не было, многие ахали, удивлялись, а чему — и сами не знали. Артамошка решил, что время настало. Он встал, вытянул губы трубочкой и пронзительно засвистел, потом пустил трели, защелкал и наконец перешел на переливы нежные да грустные. Щуплый мужичонка в синей поддевке, высокой бараньей шапке не вытерпел:
— Птица, лесная птица!..
— Чудо! — удивлялась баба.
Артамошка вдруг резко оборвал и неожиданно закричал:
— Кар-кар! Ку-ка-ре-ку!..
Толпа лопалась от смеха.
— Ну и парень! — неслось со всех сторон.
Артамошка сорвал с головы шапку и протянул ее к стоявшим впереди:
— Грош! Грош!
Кто-то бросил первый грош. Звякнули еще два-три, а больше, сколько ни надрывался Артамошка, никто ничего не давал. Чалык взял у Артамошки грош, вертел его в руках, пробовал на зуб.
Сбоку крикнул пьяный мужик:
— Петухом! Страсть люблю петухову песню!
— Давай грош!
Мужик долго рылся за пазухой, пыхтел, сопел, наконец бросил грош в шапку Артамошке. Тот кинул вверх шапку, ловко поймал ее и крикнул:
— Райская птица! Доподлинно райская птица!
— Батюшки! — верещали со всех сторон бабы.
— Обман! — говорил мужичок с жиденькой бородкой. — Птицы той никто не видел, голос ее богу лишь слышен.
— Дурень, — перебил его рыжий парень, — не лезь! Пусть поет, он умелец!
Артамошка надрывался:
— За рай — грош давай!
В шапку сыпались монеты. Толпа напирала. Артамошка совал монеты за пазуху, толкнул ногой Чалыка, выпрямился. Кто-то приглушенно крикнул, сдерживая толпу:
— Тише! Духу набирает!
Толпа затихла, ждала. Артамошка оглянулся, потом потряс головой, громко заржал по-лошадиному, толкнул зазевавшегося ротозея в бок, шмыгнул в сторону, а за ним — и Чалык.
Толпа тряслась от смеха. Бабы плевались, голосили:
— Озорник!
— Безбожный дурень!
— Лови, лови его! — раздалось со всех сторон.
И завязалась свалка. Артамошка воспользовался этим, и они с Чалыком юркнули за угол лавки и скрылись.
— Вот те и райская птица! — хохотал рыжий парень.
— Райская-то, она ржет! — усмехнулся высокий мужик.
Бабы бросились на мужика:
— Чтоб у тебя язык вывалился, старый гриб!
Вокруг хохотали.
Артамошка и Чалык на реке смыли глину. Надели шапки и пошли на базар. Чем только не угощал Артамошка своего друга! Тот ел, чмокал губами и о всех кушаньях отзывался одинаково:
— Хорошо, сладко, но, однако, печенка оленя лучше.
Артамошка даже сердиться начал.
Они подошли к обжорным рядам, где на раскаленных углях кипели котлы с мясом. Толстая торговка в засаленной кацавейке мешала деревянной ложкой варево. Густой пар клубился над котлами. Мясной запах пьянил. Чалык впился глазами в жирный кусок, который держала торговка на острие палки. Она выкрикивала:
— Баранина! Свежеубойная баранина!
Артамошка быстро сунул монеты, и они с Чалыком получили по куску горячей баранины.
Когда съели мясо, Артамошка спросил Чалыка:
— Сладко?
— Шибко сладко, однако печенка оленя лучше.
— Тьфу! — сплюнул Артамошка. — Затвердил: печенка да печенка!
И только сейчас он вспомнил наказы отца, засуетился.
Над толпой гремел голос зазывалы:
— На острожный двор берем! На сытое дело берем!
Кто погорластее, тот спрашивал:
— А кормежка какая?
— Кормим! — отвечал зазывала.
— А чарка?
— Не обидим!
— А деньга?
— Платим!
Зазывала шел, а за ним валили гурьбой бродяжки бездомные, беднота босой народ, поодаль шли степенно люди с топорами за поясом — плотники, конопатчики, столяры.
— Никита Седой, шагай! Ты за старшину! — шумели мужики.
Артамошка рванулся в ту сторону, где выкрикивали имя Никиты Седого. Кое-как пробился он к Никите, а тот не разобрал, кто и зачем; видит вьется непутевый парнишка, озорует видимо, да как стукнет ногой Артамошку. Не взвидел тот света и зажал бок. Как ветер прожжужало над ухом:
— Не вертись меж ног! Не мешай мужикам!
