Артамошка Лузин. Албазинская крепость - [131]
Плоды китайские землепашцы выращивают чудесны: крупны, сочны, в еде сладки, однако не в единой стране таковых не сыщешь.
Люд же китайский, хоть от земли плоды берет во множестве, беден и нищ без меры. Усмотрели мы такое лихо, оно тем горше, чем больше видишь законы богдыханова царства. Простой люд почитается у них хуже животин. Фердинанд Вербист видел один китайский обычай, страшный, кровавый.
Когда умирает богдыхан аль близкий его родич, мертвеца несут в священную рощу, впереди идет сто ножовщиков, они убывают всякого, попавшего на пути. Когда умер старший дядя богдыханов, было велено покойника нести не дорогой, а полями, где трудилось множество хлебопашцев. Ножовщики зарезали десять тысяч мужчин, женщин и детей. Поля покраснели от крови, трупы мешали шагать, рыдания и вопли огласили горы и долины. Богдыхан сказал: „Я рад, что десять тысяч чистых душ будут служить в раю у трона моего дяди…“
Июля 1 дня.
Пропишем еще о чудесах рыболовных. Китайцы разным наукам обучены, однако в рыбной ловле всех народов опередить смогли. То истинно. Есть у них птица домашняя, схожа по образцу с нашим бакланом, шея у нее долгая, клюв большой, глаза жадны. Ту птицу китайцы научают, и она рыбу ловит, как собака зайцев. Чтоб птица рыбу от жадности не глотала, кладут ей на шею кольцо железное, и то кольцо рыбу в глотку не пускает. Птица же, поймав рыбу, бросает в лодку. Когда же в реке рыбы идут на икромет табунами, птицы-рыболовы свирепеют и друг друга рады расклевать… За тех птиц китайцы дань богдыхану платят, столь эта птица по хозяйству доходна. Окромя ловли рыбы, китайцы славно ее плодят. В мае месяце на судах рыбаки мальков доставляют и продают, а люд, купив мальков, пускает их в озерца и кормит, пока не вырастут.
Посчитаем за должное описать строение больших судов, ибо много мудреного в них есть. Те суда сделаны словно палаты превысокие, деревянные, по сторонам разделены на чуланы, и там стоят столы и стулья. Двери и окна вырезаны искусно, расцвечены красками, золотом и серебром. А вместо слюды врезаны гладкие раковины морские, а для светлости и блеска — шелковая ткань варенная в воске, а по шелку пригожие писаны птицы, рыбы, цветы и иные красоты. А по бокам суда перила столь мудрены, решетчаты, диву дивишься…
Обрели мы счастье и оглядели китайских жонок и девиц, они прячутся с большим старанием в хижинах.
По обличью скуласты, желты, узкоглазы, ростом мелки, телом тонки. Есть иные и пригожи, белят мелом щеки и губы пунцуют. Одеяние носят чудное: штаны долгие шелковые, телогрейку короткополую, все расцвечены листьями, цветами, рыбами, птицами и иными пригожестями. Кроены и шиты смешно. Волосы черней смолы, сплетены пречудно, ни в одной стране не видывали мы таких. У иных жонок вверх заплетены, схожи с башней высокой, у иных — широкое сито; у иных жбану квасному уподобились, есть такие, что носят на голове целую копну… Зачески те драгоценны и трудами жонок возводятся единожды в полгода, а у иных в год. Чтоб не нарушить такую прическу, жонки китайские спят, под голову полено подложа.
Довелось нам увидеть и обед китайский. Столы низкие, а сидят китайцы на полу, на ковриках. Ложек не имеют, а едят искусно палочками, как тонкими спицами. Кушанья варят разные: рис, рыбу, мясо мелко крошенное, огородну зелень. Заместо хлеба едят лепешки и лапшу.
Но любимая еда китайцев — рис. Рисовую еду почитают они за великую благодать, а потому при встречах никто не скажет другому здравствуй или как поживаешь? Встречный, низко голову наклоня, промолвит: „Чила фань?“ — что на наших словах будет: „Кушал ты рис?“ Посчастливилось нам разглядеть одну китайскую поварню. От зависти мы на нее глядели долго, сколь просто и мудро она сделана. На огне кипел котел, в нем китаец варил свиную похлебку, на котле стояло бамбуковое решето, в нем паром варился рис, сверху — еще решето, в нем — лапша, над лапшой — опять решето, в нем — огородные плоды, схожие с нашей репой. Котел кипел, и варилось четыре перемены еды зараз. Сколь ладно надумано!.. Фердинанд Вербист говорил нам, что иные умудряются варить шесть перемен. У важных китайцев — купцов, бояр, князей — любимая еда: похлебка из ласточкиных гнезд, похлебка из плавников акулы, жареные черви. Тот же Фердинанд Вербист с горечью сказал: черная беднота, босой, рваный и нищий люд о переменах еды не помышляют, а едят все, что родит земля и вода: змей, ящериц, червей, саранчу, траву речную и морскую, листья, улиток и иную погань. Обычаи у китайцев при еде круты. За столом сидит только мужской пол: старики седовласые и юнцы с черными косичками на затылках. Женщины же, и молодые и старухи дряхлые, чинно стоят за спиной у мужчин и только смотрят. Когда мужской пол насытится и уйдет, женщины хватают чашки и с жадностью доедают остатки. Обычай этот премного суров, хуже, чем на Туретчине…
Но это в описании китайских жонок — цветики, а плоды зрелые впереди, и на своем месте в описании нашем старательно помечены будут, ибо пальцы худо перо держат и ум от усталости мешку пустопорожнему подобен. Оттого писание прерываем.
Июля 2 дня.
Обещанное сотворим и опять начнем писать о китайских жонках. Оглядев со старанием ходящих по улице китайских жонок, дивимся мы невиданному… Шагают китайские жонки мелко, шатаются в стороны, словно утицы подбитые, и руками хватаются за прохожих и строения, а чаще по две ходят, чтоб не упасть. На ногах слабы, ребенку малолетнему уподобились. И узнали мы причину тому лиху и вздыхали много, а юноша наш, Николка Лопухов, так громогласно возопил, что китайцы посчитали его за скудоумного. У китайских жонок ножки дитяти-малолетки, и столь они малы, что обуты в крошечные башмачки. Китаянки за честь и гордость почитают такие ножки. А как родятся у них те ножки, то в превеликой тайне держат. Нам же тайны открыл Фердинанд Вербист. А пометы о том в писании класть сил наших нет, ибо слеза падает и в сердце холодит, столь страшны муки принимают китаянки, чтоб поймать те малюткины ножки. Едва родится девочка, ножки ее малы; приходит злосчастная бабка-повивалиха, взяв лоскут бычьей кожи, в него зашьет ножку, а поверх холстиной крепко окутает, и те повязки не снимают до старости. Дитя растет, а ножки, как были у малютки, так и остаются. Фердинанд Вербист сказывал: девочки в муках корчатся, жалобно стонут, особливо в лета с пяти до двенадцати от роду. Однако чем меньше ножки у китайской жонки, тем пригожее она почитается. Самые малые ножки, с полтора вершка не более, велика честь и радость китайских жонок. И такие ножки назвали они Хуа-Цзинь-Цза — Золотая лилия.
В повести «Артамошка Лузин» перед читателями предстает сибирский городок XVII века с маленькими покосившимися домишками, разбросанными, точно кочки по большому болоту, в окружении царских кабаков и обжорок. А рядом стеной стоит нетронутая дикая тайга.Как жили обитатели Иркутского острога, кто правил в нем, каков быт и нравы эвенкийского народа, что связывало Артамошку Лузина с эвенкийским мальчиком — об этом вы узнаете из повести.
Историческое повествование об освоении Сибири и Дальнего Востока.Построил когда-то на Амуре даурский князь Албазы кочевой городок, но разрушил его казак Черниговский, а на месте городка возвел крепость. Стали ту крепость называть Албазинской. Вот в нее-то и привел по Амуру свою дружину Ярофей Сабуров. Неспокойный у него характер, не может он долго оставаться на одном месте, тянет его на простор. Верилось ему: там, где-то за нехоженой тайгой есть неведомая, счастливая земля. Превыше всего для Сабурова казачья вольница, но в глубине души его живет гордость русского человека, готового даже жизнь отдать ради славы и чести Родины.
Повесть о талантливом эвенкийском мальчике Топке. С первых же страниц вы ощущаете шорохи таежного леса, слышите легкий треск веток — и сразу же веет чем-то непривычным, чуточку экзотичным.Рисунки художника Н. А. Андреева.
Старейший писатель-сибиряк Г. Кунгуров — автор популярных исторических повестей «Артамошка Лузин», «Албазинская крепость», романа «Наташа Брускова», сборника рассказов «Золотая степь», сказок.«Оранжевое солнце» — повесть о современной Монголии. Герои ее — прославленный пастух Цого, внуки его Гомбо и Эрдэнэ.Повесть говорит о вечной мудрости народа. Новое не отметает старое и бережно хранится.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.