Ароматы кофе - [3]

— Я, конечно, с радостью ее приму, — сказал я озадаченно, — но, мне кажется, вряд ли я нуждаюсь в ваших услугах.

Он что-то быстро нацарапал на обороте визитки. Я не мог не заметить, что визитка была отличного качества, исполненная на плотной матовой бумаге.

— Вы не поняли, сэр. Это вы мне нужны.

— Хотите сказать, в качестве секретаря? Но, боюсь, я…

— Нет-нет! — покачал головой Пинкер. — У меня уже есть три секретаря, все трое превосходно справляются со своими обязанностями. Вы, позвольте вам заметить, были бы весьма ничтожным придатком к их числу.

— Тогда, зачем же? — воскликнул я, несколько уязвленный.

В секретари идти у меня не было ни малейшего желания, однако мне всегда нравилось думать, что, если дойдет до этого, я проявлю способности и здесь.

— Мне необходим, — глядя мне прямо в глаза, произнес Пинкер, — эстет, писатель. Если я найду такого одаренного субъекта, он станет вместе со мной участником одного предприятия, которое сделает нас обоих фантастически богатыми людьми. — Он протянул мне визитку. — Зайдите ко мне завтра днем вот по этому адресу.

По мнению моего друга Джорджа Ханта, загадочный мистер Пинкер намерен издавать литературный журнал. Так как Хант и сам уже давно носился с этой идеей — главным образом потому, что ни один из существующих литературных журналов Лондона, как видно, не дорос до печатания его виршей, — Хант считал, что я должен принять предложение кофейного торговца и нанести ему визит.

— Едва ли он походит на человека из литературных кругов…

Я перевернул карточку. На обороте карандашом было написано: «Прошу сопроводить в мой кабинет. С. П.»

— Посмотри по сторонам, — Хант обвел вокруг себя рукой. — Здесь почти сплошь те, кто цепляется за юбки Музы.

В самом деле, почти все завсегдатаи «Кафе Руайяль» были литераторы или художники.

— Но ведь ему как раз понравилось то, что я назвал кофе «ржавым».

До сих пор не принимавший участия в разговоре третий член нашего содружества — художник Персиваль Морган — внезапно со смехом сказал:

— Знаю я, чего хочет твой мистер Пинкер!

— Чего же?

Хлопнув по тыльной стороне «Газетт», Морган вслух прочел:

— «Патентованные оздоровляющие порошки „Брэнэй“. Пациентам гарантировано восстановление цветущего здоровья. Насладитесь покоем альпийских лугов, воистину животворяще вспененном в одной единственной ложке!». Ну, разве не очевидно, что этот тип хочет, чтоб ты писал для него рекламу!

Должен признаться, эта версия показалась мне куда убедительней предположения о журнале. И чем больше я раздумывал, тем вероятней именно она мне представлялась. Пинкер не случайно спросил, силен ли я в обращении со словом, — вопрос странный для того, кто решает запустить журнал, но вполне естественный для того, кому надо сочинить рекламу. Несомненно, он располагает новой маркой кофе, которую требуется красиво подать. «Бодрящий утренний кофе Пинкера. Хорошо прожарен, улучшает цвет лица», или еще какой-нибудь вздор в том же духе. Я испытал легкое разочарование. Ведь я понадеялся было, будто меня ждет… ну, нечто более привлекательное что ли.

— Реклама, — глубокомысленно изрек Хант, — это пошлое олицетворение пошлого века.

— А я напротив, — возразил Морган, — обожаю рекламу. Это единственная разновидность современного искусства, которая хотя бы отдаленно имеет отношение к правде.

Друзья выжидающе уставились на меня. Но мне почему-то уже совсем было не до острот.

Назавтра, усевшись за письменным столом, я корпел над переводом одного стихотворения Бодлера. Сбоку стоял бокал желтого венецианского стекла с золотистым рейнским вином; я писал серебряным карандашом на лиловой бумаге, пропитанной маслом бергамота, курил одну за одной сигареты с турецким табаком — все, как полагается. Что не умаляло тяжести моих усилий. Бесспорно, Бодлер — великий поэт, к тому же он волнующе порочен, но также склонен и к некоторой туманности, что замедляет работу переводчика, и если бы не обещанные мне издателем за работу три фунта, я бы уже давно забросил это занятие. Мои комнаты располагались в Сент-Джонс-Вуд, неподалеку от Риджентс-парк, и в тот солнечный день до меня издалека долетали выкрики расхаживающих взад-вперед перед воротами парка продавцов мороженого. Усидеть в четырех стенах становилось все трудней и трудней. И почему-то для слова «осторожно» я не мог придумать никакой другой рифмы, кроме «мороженое».

— Хватит! — громко сказал я, отложив в сторону карандаш.

Визитка Линкера лежала на краю стола. Я взял ее, снова пробежал глазами: «Сэмюэл ЛИНКЕР, закупка и торговля кофе». Адрес — Нэрроу-стрит, Лаймхаус. Мысль выбраться из этих стен хотя бы на пару часов влекла меня вон, как собака, рвущаяся с хозяйского поводка.

По другую сторону стола высилась стопка счетов. Поэт, разумеется, без долгов обойтись не может. Собственно, не имея долгов, вряд ли можно вообще считать себя художником слова. Но на миг мне стало не по себе от мысли, что придется так или иначе изыскивать средства, чтобы оплатить долги. Я взялся за верхний счет: напоминание от моего виноторговца. Рейнское не только по цвету золотое: оно и стоило чертовски дорого, почти как золото. Хотя, если согласиться писать рекламу для мистера Линкера… Я и понятия не имел, сколько могут платить за подобную дребедень. Но раз мистер Линкер в поисках нужного автора решил наведаться в «Кафе Руайяль», то, заключил я, в этом деле он, как и я, новичок. Что если удастся его убедить платить мне не за проделанную работу, а авансировать гонораром? В сумме, скажем… я прикинул реальную, счел ее недостаточной, учетверил —…скажем, сорок фунтов за год? А если у торговца кофе есть разные приятели, деловые партнеры, которым нужны аналогичные услуги, — что ж, тогда большого труда не составит увеличить годовой доход до четырехсот фунтов, и это всего лишь за изготовление строчек типа: «Насладитесь покоем альпийских лугов, воистину животворяще вспененном в одной целительной ложке!» Еще и на Бодлера куча времени останется. Правда, Муза может почувствовать себя несколько уязвленной, если художник так проституирует своим талантом. Но ведь художнику так или иначе придется скрывать свои операции от собратьев литераторов; значит, возможно, и Муза останется в неведении.