Армия теней - [28]

Величественные звуки органа текли мимо. Беседы постепенно подходили к концу.

— В последний раз, когда я играл эту ораторию, ее слушал Тома, — сказал мой сосед. — У меня никогда в жизни не было друга лучше его, и я никогда не встречал человека с более чистым знанием или более высоким духом.

Мой собеседник говорил своим обычным тоном, мягким и спокойным. Я, тем не менее, сразу понял, что его друг умер трагической смертью. И он догадался, что я это понял.

— Да, — мягко продолжал он. — Тома убили пулей в затылок в подвале отеля «Мажестик». Ведь он входил в маленькую группу ученых, которые в провинциях собирали сведения и передавали их в Лондон. Группу раскрыли и арестовали. Он мог скрыться. Но ему показалось невозможным не разделить судьбу своих товарищей. Он вернулся в Париж, взял на себя основную часть вины, и, исполняя его последнюю волю, ему позволили погибнуть последним, после того, как он уже увидел, как погибли его друзья.

Я совершенно естественно ждал от моего соседа, что он и к этой истории добавит слово «прекрасно», которое было ему столь же подходило к нему, как тик. Но это слово не прозвучало. Несомненно, на определенном уровне духовного возвышения уже ничего не могло поразить его.

Я молчал, а мой сосед начал смеяться. Я не знал, каким образом во мне возникло такое чувство, но я понял, что было невозможно почтить мертвого друга лучше, чем этим смехом.

И мой сосед вышел, немного наклонившись и отбросив седые пряди назад рукой.

Филипп Жербье, мой старый товарищ, подошел ко мне.

— Ты знаешь человека, который только что вышел из комнаты? — спросил я его.

— Назовем его Сен-Люк, — сказал Жербье со своей полуулыбкой.

— Ты хорошо его знаешь?

— Да. Он наш шеф, — ответил Жербье.

Он зажег новую сигарету от той, которая уже догорала, и добавил:

— Он через несколько дней вернется во Францию, с прибывающей луной.

Я быстро вышел.

На улицах солдаты крепко обнимали девочек в униформе. Радостные голоса вызывали такси.

Прибывающая луна! Прибывающая луна, думал я, глядя на небо, расчерченное лучами прожекторов. Прибывающая луна…

Я вспомнил радость этого человека, настоящее имя и профессию которого я так и не узнал, при виде шоколадного крема или запаха табака «Вирджиния»… И его лицо, когда н слушал ораторию Баха.

Увижу ли я вас снова, однажды, мой сосед с глазами ребенка и мудреца, с воздушным смехом, мой сосед — мой «прекрасный» сосед?

Заметки Филиппа Жербье

Вернулся вчера из Англии. Спрыгивая с самолета в темную ночь, я вспомнил Ж. Он плохо приземлился и сломал обе ноги. Тем не менее, он закопал свой парашют и пять — шесть километров полз до ближайшей фермы, где его приютили. В моем случае, когда пилот подал мне сигнал, я почувствовал, как сильно сжалось сердце. Нет причины бояться. Никакого ветра. Приземлился на свежевспаханном поле. Зарыл парашют. Зная местность, без труда нашел маленькую местную железнодорожную станцию.

Несколько крестьян, рабочих, железнодорожников ждали тут первый поезд. Вначале, как всегда, обычный разговор: еда, еда, еда. Все меньше рынков, невыносимые реквизиции, нет топлива для обогрева. Но и новое наблюдение: депортации. Нет ни одной семьи, говорили они, которую бы это не затронуло. Они продумывают способы, как бы сберечь от депортации своих сыновей, племянников, двоюродных братьев. Ощущение как будто отправляют в тюрьму. Ярость заключенных, закованных в цепи. Органичная ненависть. Они еще обсуждали военные новости. Те, у кого есть радио, пересказывали другим все, что услышали из Лондона. Я вспомнил, что сам выступал на Би-Би-Си два дня назад от имени французского инженера.

Вышел из поезда в маленьком городке в К. Я не хотел напрямую связываться с нашим штабом в южной зоне. Последние телеграммы, посланные оттуда в Лондон, звучали тревожно. Пришел к архитектору — нашему другу, который посмотрел на меня как на привидение. — Вы прибыли из Англии, вы прибыли из Англии, — все время повторял он. Он узнал мой голос по радио. Я даже не думал, что стану из-за этого таким узнаваемым. Таким образом, я совершил глупую и серьезную ошибку. Неосмотрительность происходит не столько от недоброжелательности, искушения поговорить или даже глупости, сколько от восхищения. Многих наших людей захватывает этот энтузиазм. Им нравится преувеличивать, создавать ореол вокруг наших товарищей, особенно руководителей. Это побуждает их двигаться, возвышает их и придает колорит мелкой монотонной повседневной работе. — Вы знаете, Х. провел восхитительную операцию, — говорит кто-то своему знакомому. Тот делится своим энтузиазмом с третьим. И так — пока история не станет известна «стукачу». Нет ничего опаснее такого великодушия чувства.

Потому, когда я был в Лондоне, мне угрожала опасность стать объектом культа. Я понял это по тому, как архитектор обходился со мной. Он человек с серьезным характером и суждением. Но он смотрел на меня, как на что-то чудесное. То, что я вернулся, не слишком удивило его, но то, что я провел в Лондоне несколько недель, что я дышал лондонским воздухом, что даже соприкасался локтями с жителями Лондона, шокировало его. Он воспринимал этот мой отпуск, эти дни комфорта и безопасности, как акт редчайшего мужества. Такая на первый взгляд абсурдная оценка объяснялась очень просто. Когда все казалось потерянным, Англия оставалась единственным источником надежды и тепла. Для миллионов европейцев в ночи она была огнем веры, и все, кто приходил и приходит к этому огню, попадали в ореол этой веры. У мусульман паломник, посетивший Мекку, получает титул «хаджи» и носит зеленую чалму. Я тоже «хаджа». У меня есть право на зеленую чалму в порабощенной Европе. Мне это казалось довольно абсурдным, потому что у меня нет ни малейших религиозных чувств, но также и потому, что я как раз возвратился из Лондона. И моя точка зрения была прямо противоположной.