Арминута - [7]

— Он говорит, что ничего не поделаешь.

— Твоя мать не согласится.

— Она сейчас плохо себя чувствует. Наверное, из-за того меня забирают. Или наоборот. Отец узнал, что она заболела, и решил меня сплавить, только не хочет признаваться. Поверить не могу, что какой-то семье, которая меня никогда не видела, вдруг загорелось забрать меня назад.

— Правда, ты же совсем не похожа на родителей. В смысле на тех, кого все знают как твоих маму и папу.

Ночью меня осенила одна идея, и утром, перебравшись под ее зонтик, я поделилась ею с Патрицией. Мы обдумали ее до мельчайших деталей и пришли в восторг от нашего плана. После обеда я побежала к ней, даже не спросив разрешения у матери, которая отдыхала у себя в комнате. Она все равно отмахнулась бы: у нее не было сил, и заботило ее совсем другое.

Пат открыла мне дверь, понурив голову и держась за притолоку. Грубо пнула кота, который терся о ее ноги, обвивая их хвостом. Мне расхотелось заходить. Пат взяла меня за руку и потащила в комнату, сказав, что со мной хочет поговорить ее мать. Мы, девчонки, придумали, что завтра после пляжа мы с Пат пойдем к ней, и я спрячусь у нее дома на месяц или два, чтобы за это время мои родители, и те и другие, нашли решение, которое меня устроит. Я позвоню домой — на несколько секунд, как в кино, — успокою их, скажу, что со мной все хорошо, и продиктую свои условия: «Туда я не поеду. Вернусь домой или убегу насовсем куда глаза глядят».

Мама Пат крепко меня обняла, как обычно тепло и неожиданно смущенно. Освободила для меня место на диване и пригласила сесть рядом. Кота она прогнала: сейчас было не до него.

— Мне очень жаль, — произнесла она. — Ты знаешь, как я к тебе привязана. Но это невозможно.

9

— Тебе нравилось там, в городе? — спросил как-то раз Винченцо.

Мы находились в подземном гараже большого здания. У стен беспорядочно валялись кучи корзин без дна, коробки из вспученного от влажности картона, дырявые матрасы, из которых торчали пуки шерсти. В одном углу лежала кукла без головы. Посередине, на свободном пятачке, мы с Адрианой и мальчиками резали помидоры для соуса на зиму — сначала напополам, потом на мелкие кусочки. Я работала медленнее всех.

— Синьорина никогда раньше такого не делала, — кривляясь, тоненьким голоском протянул один из братьев.

Малыш всей пятерней залез в мусорную корзину, что-то схватил и потащил в рот. Матери не было, она за чем-то ушла.

— Ну так что? Почему ты сюда вернулась? — настойчиво расспрашивал Винченцо, тыча в мою сторону пальцем в красном соке.

— Это решала не я. Моя мать сказала, что я выросла и настоящие родители потребовали меня вернуть.

Адриана внимательно слушала, не отрывая от меня взгляда, хотя ей нужно было смотреть на свои руки и нож, которым она резала помидоры.

— Эй, реально, может, вытащите его из помойки? Чего размечтались-то? — воскликнул Серджо, самый злой из братьев. — Эй, ма! — крикнул он, повернувшись к выходу. — Ты правда сама забрала ее обратно? Может, надо было подумать?

Винченцо одной рукой толкнул его, а другой, злобно хмыкнув, повалил деревянный ящик, на котором тот сидел. Серджо, падая, задел ногой ведро, полное нарезанных помидоров, и часть из них выпала на пыльный бетонный пол. Я начала подбирать их и уже хотела выкинуть, но тут ко мне кинулась Адриана и ловко, как взрослая, отняла у меня грязные помидоры, помыла их и снова положила в ведро. Повернулась и выразительным взглядом велела мне молчать. Не должно пропасть ни кусочка. Я кивнула.

Мать вернулась с чистыми бутылями, которые нужно было наполнить. В каждой уже лежат лист базилика.

— О боже, у тебя хоть что-нибудь сегодня получается? — строго спросила она, взглянув на меня.

Я что-то прошептала в ответ — так мне было стыдно.

— Эй! Получается или не получается?

Я чуть заметно покачала головой.

— Может, оно и к лучшему, не то все испортила бы. Видно, не для всякой работы ты годишься.

* * *

У стены здания над откосом горел костер, на котором мать только что закончила кипятить бутылки с соусом в большом котле с водой. Винченцо приволок полмешка кукурузы и осторожно снял его с обгоревшего плеча. У него стали допытываться, откуда он ее взял, но он притворился, будто не слышит. Мы обрывали с початков листья и волокна, зерна под ними были мягкими и, если подковырнуть их ногтем, сочились молочно-белым соком. Я наблюдала за другими и делала, как они. Но кожа у меня была еще слишком нежной, и я порезалась краем листа.

Пока не остыли угли, Винченцо жарил кукурузу и переворачивал початки голыми руками, быстро хватая их кончиками пальцев.

— Пусть немного подгорят, так вкуснее, — объяснил он мне, лукаво посмеиваясь.

Он помахал первым початком перед носом Серджо, тот решил, что это ему, однако кукуруза досталась мне. Я взяла початок и обожглась.

— Вот спасибо-то! — пробормотал Серджо и стал ждать своей очереди.

— Я ее несколько раз ела, но только вареную. Так намного вкуснее, — сказала я.

Никто меня не услышал. Я молча помогла Адриане вымыть и убрать на место посуду, в которой готовился соус.

— Не обращай внимания на Серджо, он со всеми такой злой.

— Может, он прав, может, не твои родители потребовали вернуть меня. Теперь я уверена: я здесь потому, что моя мать заболела. Но спорить готова, она за мной приедет, как только поправится.