Арминута - [5]

Он вернулся к обеду в рабочих штанах, густо заляпанных цементом. Как мне показалось, никто не заметил, что он не ночевал дома. Родители только коротко переглянулись, когда он подошел к столу. Отец, ни слова не говоря, равнодушно ударил его. Винченцо потерял равновесие, пошатнулся и угодил рукой в миску с пастой, заправленной теми самыми помидорами, которыми ему заплатили за несколько дней работы в деревне. Он упал на пол, свернулся клубком, прикрываясь руками от ударов, и стал ждать, когда все закончится. Увидев, что ноги отца удаляются, он перекатился в сторонку и улегся навзничь на прохладный пол.

— А вы ешьте, — приказала мать, державшая на руках малыша. Он не заплакал, когда поднялась суматоха, видимо, такие сцены были для него привычными. Мальчишки тут же послушно принялись за еду, Адриана лениво и невозмутимо подождала, пока наведут порядок на столе, и лишь тогда стала есть. Испугалась только я одна: мне никогда прежде не доводилось так близко видеть насилие.

Я подошла к Винченцо. Его грудь колебалась, он часто и неглубоко дышал. От ноздрей к открытому рту тянулись две струйки крови, скула уже начала опухать. Рука была испачкана красным соусом. Я достала из кармана платок и протянула ему, но он его не взял и отвернулся от меня. Тогда я села на пол сбоку от него, словно отметив границу и оберегая его покой. Он знал, что я тут, но не прогнал меня.

— В следующий раз душу из него выбью, — процедил отец сквозь зубы, поднимаясь из-за стола. К тому времени все уже покончили с едой, Адриана начала убирать посуду, а малыш захныкал — он хотел спать.

— Не хочешь есть — дело твое, — сказала мать, проходя мимо меня, — но тарелки все равно вымоешь, сегодня твоя очередь. — И она указала на раковину, полную грязной посуды. Они даже не посмотрели друг на друга — она и ее сын.

Винченцо поднялся на ноги и пошел в ванную умываться. Заткнул ноздри комочками туалетной бумаги и побежал на работу: обеденный перерыв уже закончился.

Адриана, ополаскивая намыленные мной тарелки, рассказала мне, что брат уже сбегал из дома. В четырнадцать лет он уехал с цыганами-карусельщиками после праздника в соседней деревне. Он помог им разобрать аттракционы, а когда они уезжали, спрятался в кузове их грузовика и вышел, как только они сделали остановку. Он боялся, что цыгане отправят его домой. Но они оставили его у себя на несколько дней, он работал вместе с ними, колеся по провинции. Потом его посадили на автобус, который шел к дому, и подарили на память драгоценную вещицу.

— Папа его здорово отколотил, — сообщила Адриана. — Зато у него осталось серебряное кольцо со странной гравировкой. Подарок того парня. Ты его вчера вечером видела.

— Но Винченцо, по-моему, не носит никакого кольца.

— Он его никому не показывает. Иногда наденет, покрутит на пальце и снова спрячет.

— А где, ты не знаешь?

— Нет, он постоянно его перепрятывает. Наверное, это волшебное кольцо. Если Винченцо его потрогает, он становится счастливее. Правда, ненадолго.

— И сегодня он тоже ночевал у цыган?

— Думаю, да. Если он возвращается с таким довольным видом, значит, был у них. Но он знает, что потом ему влетит.

Мать позвала ее снимать белье, сушившееся на балконе. Она, конечно, и мне поручала разные домашние дела и поторапливала, если я замешкаюсь, но по сравнению с тем, как она гоняла Адриану, это было ничто. Может, она меня жалела, а может, просто забывала, что я здесь. Она наверняка считала меня неумехой и была, конечно, права. Иногда я даже не понимала ее распоряжений, которые она отдавала скороговоркой, глотая половину слов.

— А что было, когда Винченцо первый раз сбежал из дома? — спросила я, когда Адриана пришла на кухню, чтобы убрать сложенные полотенца. — Вы все, наверное, переволновались? А родители обратились к карабинерам?

Адриана так сильно нахмурилась, что ее брови сошлись на переносице.

— Нет, к карабинерам — нет. Папа искал, ездил с кем-то на машине. А она не плакала, она молчала, — добавила Адриана, указав подбородком в ту сторону, откуда доносились крики: где-то снаружи мать орала на одного из сыновей.

8

Чтобы хоть ненадолго уснуть, я думала о море. Оно плескалось всего в какой-нибудь сотне метров от того дома, который я считала своим и где жила еще несколько дней назад. Только дорога отделяла наш сад от пляжа, и в те дни, когда дул юго-западный ветер, мать закрывала окна и до упора опускала жалюзи, чтобы в комнаты не наметало песка. Рев волн становился почти неслышным, а ночью укачивал, погружая в сон. Я вспоминала об этом, лежа в постели с Адрианой.

Я рассказывала ей, как мы с родителями гуляли по набережной и ходили в самый знаменитый в городе магазин мороженого. Она, в платье с тонкими бретельками, с красным лаком на ногах, шла с ним за руку, а я убегала вперед и вставала в очередь. Мне — фруктовое со взбитыми сливками, им — сливочное. Адриана даже не представляла себе, что все эти вкусы существуют на самом деле, и мне приходилось перечислять их вновь и вновь.

— А где этот город? — спросила она с тревогой, словно речь шла о каком-то волшебном месте.

— Примерно в пятидесяти километрах отсюда, может, чуть больше или меньше.