Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое - [8]

— Спасибо, — еще раз вслух подтвердил завлит и передохнул, чтоб справиться с одышкой. — Но как, как с ним бороться — вот мне что скажи? С чего начинать? Не могу же я завтра явиться в театр и сказать ему, что пьесы не нашел? Растопчет.

— Растопчет…

— А как?

— Не знаю.

Саустин задумался, встал и распахнул форточку — снежинки зарулили в квартиру и напомнили о зиме. Саустин шумно всосал холодный воздух, закрыл глаза и втянул живот. — Хатха-йога, — бросил он полушепотом.

Саустин отрешился от мира, перенесся в Индию и превратился в гималайского йога. Ледяные Гималаи ступили в московскую комнату, их поднебесный смысл и высокий зов необозримого пространства. Шамбала. Снег. Холод. Вечная и чистая душа предтеча любого открытия.

Осинов впервые присутствовал на сеансе и потому с любопытством наблюдал. Он знал, что в последнее время артист увлекается древним учением и считает, что индусы помогают сосредотачиваться, работать над образом и рожать идеи. Действо началось, непродвинутому Осинову было немного смешно, но он терпеливо ждал и смотрел на друга с верой, надеждой и любовью — а вдруг чудеса индийские соединятся с вечным русским поиском?

Саустин вдыхал и выдыхал, шевелились, разгоняя пыль, легкие занавески, время неслось вперед, время обещало высокие откровения. Наконец, Саустин тесно выдохнул сквозь плотно сжатые губы и решительно вернулся к столу.

— Ну? — не терпелось завлиту.

— Просветление не произошло, — признал Саустин. — Придумалось только одно.

— Что?

— Нейтрализовать.

— В каком смысле?

Большой палец правой руки Саустин настроил острием вниз, в землю, что с древнеримских времен означало только одно. Осинов встрепенулся от ужаса и злого восторга.

— Ты чего? — зашептал он. — Серьезно?

— Более чем.

— Ну, блин, у тебя и йоги! — удивился Осинов. — Прямо вот так, натурально?

— К сожалению, на это йоги неспособны. Символически. Морально. А, если серьезно, ничего я от них не словил.

— Как же так? — не понял Осинов.

— В российских проблемах йоги не пляшут.

— Слабосильные они, — расстроился завлит. — Не Шекспир.

Снова выпили. Пальцы царапнули пустую тарелку — редиска кончилась.

— А если все-таки серьезно, по-русски? — переспросил Осинов.

— Кроме коллективного письма министру ничего придумать не могу, — сказал Саустин.

— Свеженькая мысль, Олег.

— Ты просил: по-русски.

— Богато.

— Зато эффективно, Юрок.

— Согласен. А кто подпишет?

— Я, ты, другие… Ты литератор, ты письмо изобрази, а я ребятишек в театре подломаю. Многие на него зуб имеют…

— Многие, но не все, Олег. А предателей много, обязательно донесут. Глуповато, Олег.

— Глупость замечательная, — сказала возникшая в комнате Вика чудесным образом, через подслушивание, оказавшаяся в теме. — Массового восстания все равно не будет, а отдельных подписавших дед с удовольствием уволит — или вы хотите доставить ему удовольствие?

«Она права», — быстро подумал завлит и вспомнил, что великий дед — прирожденный охотник, вспомнил его главный критерий при отборе новой пьесы. «Для меня главное, — всегда говорил Армен Борисович, — не идеи, идеалы, сюжет — но, чтобы в пьесе был след, запах, тропа, дикость и кровь, чтобы в пьесе, как на природе, свободно жили двуногие, то есть мы с вами». «Сцена — вольер зоопарка, — часто повторял он, — зрители — посетители, которым должно быть интересно за животными наблюдать». Вика сто раз права, еще раз подумал завлит: там, где след, запах, тропа, там, значит, близко дикость и кровь — он уволит и словит охотничье удовольствие первобытного человека. Да и носит он в жизни и в театре почти охотничий гардероб: никогда пальто, пиджаки и галстуки, но всегда куртки, свитера и тяжелые башмаки-следопыта. Поимка и травля обычных людей — ему в кайф, удовольствие и балдеж.

— А может, анонимку?.. — осторожно предложил он. — Тоже ведь сильное отечественное средство.

— Анонимку министр читать не станет, — отрезал Саустин. — Прошли, к несчастью, те времена.

Пауза образовалась мерзкая, холодная, пустая, подводящая черту. Идей не было, идти вперед было некуда. Завлит с хода махнул рюмку и мужественно сдался.

— Приехали, господа, — сказал он. — Вернулись в начало. Ничего не поделаешь, надо искать пьесу. Суперпьесу. Бомбу.

— Ты найдешь, а мы пока пообождем, да? — предположил Саустин. — Притаимся за кулисами, будем зубы точить. Переживать его успехи, шипеть и тихо ненавидеть.

— Высокая миссия, — фыркнула Вика.

— Успокойтесь, артисты. Успеха в любом случае не будет, — ядовито сказал завлит и удивился собственному яду. — Он любую хорошую пьесу загробит, как он делает всегда. Зависнет на репетиции, влезет по-барски в режиссуру и развалит любой спектакль. Помните, что было с русской классикой?

— Все равно, наша миссия высока, — сказала Вика. — Вы хотите его свалить? Но хорошая пьеса, эта ваша супербомба, еще как-то может вывезти спектакль к удаче. А вот если мы сыграем с ним тонкий детектив, если мы худрученка нашего заманим как охотника в западню и…

— Говори, милая, говори. Вещай!.. — Саустин спонсировал Вику мокрым поцелуем, который она незаметно промокнула обшлагом платья.

— Послушайте меня, мальчики. Надо дать ему плохую пьесу, отстой, а на премьеру пригласить министра, — уверенно сказала Вика. — Вот это будет ход. Хлопок в ладоши, хлопок под зад, и театр — без госфинансов! Кто виноват — худрук! Что с ним делать? Гнать! Так подумает министр! Ваше время кончилось, господин худрук!