Армада - [8]

В тот же вечер, после возвращения очередного «Ворона», священник «Чуда» отдыхал в носовой кают-компании авианосца. Этот клуб для избранных, с колоннами и мебелью из ливанского кедра, с прекрасно вышколенными стюардами, с великолепными репродукциями Малых Голландцев, не имели права посещать офицеры младше чина капитана первого ранга. Кают-компания «Чуда» была гордостью местных снобов. Ничего подобного не существовало на однотипном «Юде». И роскошью и манерами персонала она на равных могла соперничать с кают-компаниями флагмана. Посреди зала красовался великолепный бильярд, обтянутый прекрасным английским сукном. Священник любил в свободные от служения минуты, как он сам выражался, «обтяпать партейку другую». За игрой коротал часы и еще один посвященный в тайну – Главный штурман. Временами игроки подходили к мраморному столику, на котором на подносе горкой лежал чернослив. Разговор был расслабленный, но от этого не менее серьезный.

– Пожалуй, Господь, как бы там не кривился наш Македонский, вновь отвел беду – спрятал от нас материки, подобно граду Китежу, – серьезно сказал поп. – И впрямь, отчего бы Ему в очередной раз не явить волю Свою? Тем более, такое бывало неоднократно.

Главный штурман лакомился черносливом. Затем, внимательно осмотрев кий, от души треснул по шарам.

– А Хиросима и Нагасаки, батюшка?

– Предупреждение. А представьте себе, что могло бы случиться, если бы атомом завладели немцы!

И батюшка, загнав в лузу очередной номер, продолжил:

– Не чем иным, как вмешательством Господа, того, что случилось с нацистами, не объяснить… Поначалу история с тяжелой водой и графитом! «Наци» вполне могли выбрать графит, и тогда американцы плакали бы со своим «манхэттенским проектом». Однако немцы отдают предпочтение тяжелой воде – и миру дается отсрочка! Затем – конференция и ошибка простой машинистки. Простая опечатка, благодаря которой ни один из бонз третьего рейха, имеющий реальное влияние на развитие событий, на конференцию не явился. А если, скажем, Борман или Геринг все-таки прибыли бы к этим сумасшедшим и сообразили, чем все может кончиться? Идем дальше – единственный завод, выпускающий тяжелую воду, находился в Норвегии. И здесь не дремали англичане – пара засланных диверсионных групп – и завод взлетает на воздух. Опять отсрочка! Наконец, Всемогущий ссорит двух крупнейших немецких физиков буквально накануне германской катастрофы. Итог – ни тот, ни другой не успевают ничего сделать, догадка насчет графита приходит слишком поздно, реактор не запущен. И мир вздохнул свободно… Вот это и называется Провидением!

Добродушно бася, поп вчистую разлопатил штурмана и, загнав победный шар, провозгласил:

– Как бы там наш Цезарь не затыкал нам всем рты, но все же кесарю кесарево, а Богу Богово. Ей-ей, голубчик, я не собираюсь возвращать вас, старого пьяницу и матерщинника, в лоно церковное, но согласитесь: без вмешательства Божественных Сил на самых ответственных этапах истории человеческой не обойтись. Вы проиграли! Расплачивайтесь.

Штурман гаркнул на весь салон вестовому, и бутыль прекрасной водки с полынью и чабрецом «Умри за Отечество» тут же была распечатана.

Мичман с авианосца «Чудо» был безнадежно молод. Мичман с авианосца «Чудо» носил скромные усики, выше всего ставил честь и был напичкан всякой другой чепухой, впитанной на уроках этики в Морском кадетском корпусе. Кроме того, он хранил на груди медальон с локонами своей возлюбленной – семнадцатилетней кокетки, которая, стоило ему только выпуститься и уехать на флот, тотчас забыла о его существовании. Но с молоденького рыцаря было достаточно того, что он о ней помнил! Впрочем, мичман с «Чуда» мечтал не только о чистой любви. Он мечтал о благородной дружбе, мечтал отдать всего себя отечеству, он готовился к штурманской лямке – о чем свидетельствовал отличный аттестат. Однако, зачисленный в экипаж авианосца, мичман тотчас оказался в дублирующем составе, а затем, судя по всему, о нем забыли. Штурманов на Армаде оказалось предостаточно, молодежью никто не хотел заниматься, тем более, жить всем оставалось считанные недели, и такие, как наш герой, выпускники только путались под ногами. Каждый день после завтрака и построения «желторотики» оказывались предоставленными сами себе и уныло слонялись по палубам. С молодыми артиллеристами еще иногда возились, но что касается вновь прибывших электронщиков, спецов радиоразведки и штурманов – эти несчастные тайком пили в каютах, резались в «двадцать одно» и затевали между собой ссоры, ожидая дня «Икс», который так и не наступал.

Наш мичманенок поначалу еще пытался топтаться на командном мостике и раза два подавал рапорт командиру, который неизменно накладывал свое вето на его законные требования. В конце концов, слишком ретивому мичману запретили появляться на глаза начальству. Весь ужас безделья мгновенно навалился на него. Он готовил себя к чему угодно – к бессонным, черным как сажа ночам, к переходам, побудкам, штормам, манящей неизвестности, но ни о каких бессонных ночах на посту не могло быть и речи. По ночам авианосец светился огнями, четыре его электростанции вырабатывали столько электричества, что его хватало не только на полную иллюминацию мачты и палубы, но и на самые мелкие подсобные помещения и на роботов-стюартов – последнее ноу-хау отечественного сервиса. Эти роботы поглощали невиданное количество энергии, они ее просто жрали. В итоге все предусмотрительно захваченные с собой книги по штурманскому делу были прочитаны по десять раз, все компьютерные игры преданы анафеме. Со скуки мичман даже забрел в корабельную церковь, но проповедь показалась ему чересчур примитивной. И однажды ночью он окончательно понял, что авианосец принесет его словно барашка в жертву, не потребовав ровным счетом ничего: ни героизма, ни любви, ни самопожертвования. Он будет, как и все пятнадцать тысяч человек экипажа, мгновенно превращен в жертвенный пар, отдан Молоху совершенно безответственно и просто, словно винтик, перекатывающийся по палубам. И, что самое страшное, винтик совершенно бесполезный. Осознав это, мичман заплакал. Он долго лежал, с головой укрывшись одеялом, обдумывая свое катастрофическое положение, и от отчаяния хотел было затеять новый рапорт, но, обдумав, понял, что легче ему будет покончить с собой. Он даже представил, как в полной парадной форме с кортиком, прямо в глаза врезав всю правду-матку командиру «Чуда», перешагнет через ограждение мостика и обрушится на палубу с высоты пятидесяти семи метров. Разумеется, он достойно шмякнется перед носом очередного, поднимаемого из ангара на профилактику, стратегического бомбардировщика. Юная кровь окропит переднее шасси монстра, и все будет кончено. Так, поворочавшись и осознав свою бесполезность для мира, мичман покинул каюту и по бесконечным коридорам и трапам, постоянно спотыкаясь о комингсы, выбрался на свежую ветреную палубу. Его поташнивало от безнадежности. Авианосец рассекал океан настолько спокойно, что палуба, залитая луной и звездами, которые сочувственно подмигивали обреченному, даже не вздрагивала. Светились кабины дежурных «разведчиков», сквозь прозрачные колпаки было видно, как летчики перемещаются внутри самолетов. Мостик, с которого мичман собирался спикировать, угрожающе чернел, и над ним, на невероятной высоте фок-мачты, словно зловещая звезда, мерцал топ-огонь. Огни Армады мелькали справа и слева, и звездная ночь освещала «Убийцу Неверных». И вновь осознание того, что бездушные механизмы, наведенные на цель не менее бездушными компьютерами, все совершат без его участия, заставило юнца прослезиться.