Арлекин - [48]

Малиновский искал повода к примирению, и случай не заставил себя долго ждать. В июле из Петербурга в академию поступило прошение от Дарьи Головкиной. Жена известного дипломата просила выделить достойного священника, способного отправлять необходимые требы в устраиваемой ее мужем церкви при русском посольстве в Гааге. Необходимо было выслать еще миро и антиминс, достать которые за границей, конечно же, не представлялось возможным.

Подобный шанс нельзя было упускать, дело заключалось совсем не в одном Тредиаковском, которого замыслил отослать в Голландию для дальнейшего учения, пристроив поначалу при новой миссии. Дело куда как было важней.

Восемь лет назад Петр Великий посещал Сорбонну и имел там продолжительную беседу с тамошними иезуитами; католические богословы ратовали за объединение всех Церквей под эгидой римского папы. Идея эта показалась тогда заманчивой некоторым придворным, но в России тех лет не могла найти широкую поддержку. Конечно, древняя православная Церковь ни за что не покорится окончательно римскому первосвященнику, но альянс мог бы быть достигнут: разница в вере во многом мешала сплотиться против набирающих силу Англии, Германии, Швеции – оплота разъедающей мир чуда Реформации. И вечно мятущаяся Польша, случись такой альянс, конечно, обратилась бы в сторону России. Это пользы внешние. Внутренние же выгоды также очевидны – иезуитская дисциплина сплотит Россию, шатающуюся, впавшую в ереси, а что до культуры западной, так пусть лучшие ее образцы приходят к нам не через слишком свободолюбивые протестантские ворота. Так, заручившись поддержкой, можно было добиться небывалой силы, а затем видно б стало: патриарх или папа? Что заглядывать в неведомое? Но переговоры почти заглохли, лишь переписка тайная с Сорбонной изредка просачивалась через русские миссии. Тогда переговоры сорвались, но сейчас… Случай может и не повториться. Конечно, действовать надобно тайно, скрытно. Отец Платон знал, что многие из московского духовенства благосклонно поговаривали об идее вынужденного союза, и среди них не последним был сам Гедеон Вишневский, издавна питавший симпатии к католикам. Миссия в Гааге могла бы стать отправным пунктом. Следовало не сидеть сложа руки, начав разговор издалека, заставить ректора принять его идею за свою собственную. Кандидат в Гаагу должен быть недалекого ума, такой, чтоб и заподозрить ничего не сумел.

Выбор пал на отца Иеронима Колпецкого. Имя подсказал Малиновский. Иеромонах, отличаясь смиренным нравом, преподавал в академии церковное пение и, что особенно на руку, был дружен с Тредиаковским. Василий нашел в спасском регенте большого почитателя поэзии.

– Я не зря настаиваю на отце Иерониме, – объяснял ректору отец Платон. – Он успешно справится с задачей, тут нет сомнения, но я гляжу дальше. Давно, как мне известно, подыскиваете вы способного ученика для отправки за границу. У меня есть нужный вам юноша. Иеромонах смог бы доставить его в Голландию, позаботиться на первых порах, а там мы бы приискали ему достойное заведение, например – Сорбонну, богословы которой питают особую приязнь к России. В дальнейшем не грех развить отношения, завязать с ними переписку. Депеши можно слать через исполнительного, но недалекого человека, служащего в Голландии.

– Кому ты покровительствуешь?

– Василию Тредиаковскому – он самый способный из будущего вашего богословского класса. Кроме того, он близок с Колпецким – вдвоем легче переносить чужбину, да и переписка между приятелями никого не удивит.

– По своему обыкновению, ты уже продумал все наперед. – Отец Гедеон бросил тяжелый взгляд на префекта. – Хорошо, если из нашего заведения выйдет еще один доктор богословия, но на сегодня и этого достаточно. Как всегда, ты спешишь, Платон, но не торопи события – всему свое время. С твоим подопечным я все решу самолично – у меня будет возможность оценить дарования юноши повнимательней.

Ректор придерживался напускной строгости даже со своим ближайшим коллегой. Он намеренно отвечал уклончиво, но Малиновский знал, что если Вишневский не отказал сразу, значит, принял к сведению услышанное и почти наверняка разрешит. Что же до Тредиаковского, то, как только юноша поймет, кому обязан предстоящим путешествием, немедленно прибежит к нему и станет молить о прощении. Да, да, молить! А потом… В одном прав осторожничающий ректор – не следует ничего загадывать, время все покажет. Не скоро свершится правосудие над худыми делами, но оно совершится, обязательно совершится!

Так будущее, неведомое и префекту и ученику, наложило на них свою властную длань; честолюбивые помыслы обоих были радужны, и не приходило на ум, что это распорядилась сама Фортуна – вершительница судеб, спаяв их отныне незримыми узами, развязать которые предоставит она времени, его неумолимому суду. Но он еще далеко, далеко впереди…

18

Странно знать, что в конце года он убежит, а никто не подозревает о его побеге. Сладко иметь тайну, подогреваемую спасительной надеждой, но как томительно ожидание. Только Васята Адодуров и верный Алешка были посвящены в его планы. Но с Монокулюсом теперь их роли поменялись – Алешка решил, что, коль уж он дополз до богословия, бросать начатое грех, – даже стал прилежней учиться, уповая, что ректор отметит его старания, поможет пристроиться по окончании.