Арктический экзамен - [90]

— Так налимов-то человечьим мясом надо кормить, а где взять?

— Пару человек из экипажа я с удовольствием бы в жертву принес. А ты, Витя, проблему строишь! — хмуро заметил Леня.

Но порешили, что практичней Сапунову заварганить хоть маломальскую мини — уху, все же — лакомое блюдо, не поднадоевшая тушенка, не фасоль в томате, которую кок для пущей важности называл романтично — «фасоль в тумане».

Пока судили — рядили, влетел на камбуз Миша Заплаткин. Да как влетел: глаза растерянные, подбородок подрагивает, руки не знает куда деть — жестикулирует. Да Миша ли это — спокойный, даже меланхоличный?!

— Ну, рассказывай, рассказывай! — не выстоял Мещеряков.

— Там… Там…

— Что случилось, Миша? — изумился Виктор.

— В трале… В трале — акула!

— Какая акула?.. Тебе что, померещилось?

— Акула — а… Во — о!

Побежали на корму. И пока бежали, стараясь не отстать от Миши, который, кажется, не на шутку перепугался, все еще не придя в себя от возбуждения, Виктор и сам начал сомневаться в том, что акул в Обской губе отродясь не водилось. Но чем черт не шутит, пока бог спит!

Трал, подтянутый шпилем к корме, в двух метрах болтался над поверхностью воды: Миша потрудился. А в грязи, в тине и вородослях шевелилось что-то тяжелое и объемное.

— Осторожней, а то отхватит полруки! — все еще оцепенело остерегал Заплаткин. А Виктор, как старый рыбак — промысловик, начал разгребать грязь, из которой прорезался спинной плавник и скошенный по-хищному хрящеватый серпик хвоста.

— Ого — го, братцы! — догадался тут кок, с какой «акулой» имеет дело. — Доброго подсвинка заарканили! Переваливаем на палубу.

— Не хватанет? — все еще недоверчиво смотрит Миша.

— Да осетр! Не видели разве?

Пока черпали из-за борта воду, кидая ведерко вперед по ходу судна, пока вымывали из трала тину и вытягивали царь — рыбу — пуда на два, не меньше, — прибежали Крант и Бузенков. Пятница пришагал в сопровождении Глушакова и начальника. Все собрались!

— Надо запечатлеться для истории, несите фотоаппарат! — Борисов хлопает по крутому боку рыбины, будто и вправду освежеванного сытого подсвинка.

Бузенков принес камеру, стали сниматься с осетром по очереди.

— Для истории, да — а! Для какой только? Миша, поддержи свою акулу под белы рученьки, то бишь под жабры! — нацелился кок на Заплаткина. И когда поймал кадр и щелкнул, подковыристо произнес: — Ну, а теперь подобьем бабки: по сотне рублей штрафа за каждый килограмм платить придется!

— Он сам попался! — дивится Миша серьезным речам кока.

— Я те пошутю, пошутю, — насупился Пятница.

Начальник прихлопнул по-хозяйски разговор:

— Сапунов распорядится с уловом. Сумеешь, Виктор Александрович?!

Хлебали уху, похваливали, просили добавки, покрякивая с удовлетворением, отказываясь от «фасоли в тумане», от «кофию», пока в двухведерном качающемся на плите баке, установленном при помощи штормовых креплений, не запозвякивало под черпаком дно посудины.

Потом опять собрались в ходовой рубке на перекур и вдруг почувствовали, удивились, как далеко отодвинулись берега: «Северянка» вышла на необозримый простор Обской губы. Привольно и широко паслись крепчающие под холодным ветром волны. Но еще там и тут колыхались на воде, будто яркие люстры, опрокинутые вверх дном, фосфоресцирующие бакены, предупреждающие об отмелях, а то и вовсе торчали из воды обыкновенные жерди с подвязанными пучками травы.

Пятница, подняв воротник полушубка, опять ходит по палубам, бродит, будто возле хозяйственных построек широкого подворья ищущий заделья деревенский работник, когда, кажется, уже со всем управился, всех накормил и обиходил, а нет — душа не на месте, а рукам еще по нраву теплая рукоять топора или истомная тяжесть поднятого над головой навильника сена, пахнущего лугом.

Дважды за минувшую половину дня «Северянка» прошуршала плоским днищем по песчаной отмели, упруго звенькнул буксирный трос, и рвануло брагу — кольцо из тросов, которым опоясана станция, и Пятница, вскинув над головой кулак, грозил колыхающемуся далеко впереди на волнах буксировщику. Но грозить бесполезно. И Ваня понимал эту бесполезность, но, тоскуя без работы, напряженно прислушивался к глубинным вздохам Обского моря, к посвисту ветра, который час от часу густел и напружинивался холодной тяжестью.

До Нового Порта, по расчетам, оставалось не больше суток, туда должен подойти морской буксир «Василий Буслаев», принять от речного «ОТА» несамоходную посудину, с которой при усиливающейся болтанке тому уже приходилось несладко.

И Пятница сейчас всем нутром чувствовал многопудовую тяжесть буксирного троса, то провисающего дугой в воду, то опять — при рывке — с нарастающим свистом вытягивающегося каждой витой — перевитой стальной жилой.

— Птичка! — приметил Иван ослабевшую от холода трясогузку. Она пыталась, вероятно, отыскать среди железа задремавшего комара или букашку, но ветер давно вымел за борт все живое и съедобное, разве что кое — где на палубе еще держались крупинки желтого песка, но и то до первой крутой волны, которая оближет железо до мельчайшей соринки.

Он попугал трясогузку, пытаясь поднять ее на крыло, но она не взлетела, а, покачивая длинным хвостиком, еще резво, собрав остатки силенок, отбежала в сторону.