Арктический экзамен - [87]

Рассказывать об этом Виктор не стал, что толку расстраивать и без того расстроенную старушку. Усмехнулся: «Сама грамотна теперь!» Да, в долгие вечера во время «морской травли» в рубке, когда холодно, или на палубе, когда оттаивало небо и солнышко просторно катилось по горизонту, много всяких разговоров переговорено. Иной раз дед Глушаков испуганно тер лысину: «Полегче… Мы вот войну пережили. Молодежь!» А что молодежь? Взять Ваню Пятницу или Мещерякова? А Гена Бузенков с Мишей Заплаткиным — «джинсовые мальчики»? Ну, Миша — ладно, этот работяга из работяг, все родичи, каких знает, ни высшего образования, ни столичных проспектов и не нюхали. Все в мазуте, все у станков да на «теплых» местах — в кочегарках. А Гена — москвич, хоть и во втором поколении. Не дешевит, как Лапузин, не подчеркивает столичное превосходство. А уж за справедливость да за порядочность душу себе терзает. Бегает, суетится. Пацан еще, но…

— Тетя Нюра, а вы знаете, кто у нас на судне недавно был? — ах, не утерпел, ах, тянули тебя за язык, пожалел тут же Виктор. Но было поздно. Нюра нацеливалась выйти покормить собак, что лежали у подъезда — косматые, грозные с виду, но Виктор перешагнул, головы не подняли. Минтай и Пелядь! Пара — гусь да гагара!

— Кто был, батюшко, рассказывай…

— Нина Ермакова, которая из Еланки, — выдохнул Виктор.

— Обожди, обожди… Дай вспомнить. Ага! Дак это Михайлы Ермакова дочь, котора за инженером в Москву усвистнула? Она, она!

Виктор смутился: знает! Может, и другое что знает? В деревне были тогда все на виду, уж ясное дело, все обсудили, всех по косточкам перебрали: кто на кого посмотрел, о ком подумал. Деревня!

— Она, тетя Нюра! Из треста, где я сейчас числюсь временно, с проверкой приезжала.

— Далеко усвистнула девка!

Покоробило это — «усвистнула», и он, пряча глаза, подхватил с конфорки чайник, добавляя кипятку себе и Нюре.

— А что вам она не нравится, тетя Нюра? — бодренько так спросил.

— Пошто, батюшко? Добра девка, теперь уж кака девка, женшина. Только че-то ты неспроста завел разговор. К нам-то че не зашли вместе? Я бы уж и приняла, куда денешься. Я ить, бывало, хорошо ее знала. Спрошу эдак завсяко — просто: не пишет тебе, Нина, кто из робят — рыбаков? С Галиной-то Ерохпной, покойницей, вместе, бывало, они похаживали. Она совсем девчушка, помоложе была, а тоже — с карахтером… Вот, Виктор Александрович, че я тебе скажу. Не свел вас бог вместе, а теперь и не время похлебку заваривать!

Нюра как-то очень решительно поджала губы, и Виктор удивился внезапной в ней перемене: ничего себе, «карахтерная» старушка! Откуда она что и взяла, будто что известно ей? А Нюра с первых слов все поняла — и смущение его, и бодрячество, и заинтересованное любопытство: что, мол, ответит? А что отвечать, когда у него в глазах все написано. Так и не научился скрывать свои думки, так и остался красной девицей, хоть и возмужал, хоть и в года вошел… С Юрием они говорили тоже, всяко разговаривали.

— Знать, известие теперь получил от Нины-то?

— Все вы знаете, тетя Нюра! Ничего я не получил… Вы уж ругать вроде меня собрались?

Она упустила из внимания последние слова:

— Не получал, и не надо! Какая, батюшко, судья вам? Мне уж теперь одно — до дому бы скорей воротит — ца, Афанасий, поди, с ума сходит, убралась на такой Сивер!.. Только я советую тебе, будь потолковей. Ты уж, поди, сам знашь теперь: почем сотня гребешков? Оне, нонешние бабы, — с придурью.

— Напрасно вы, тетя Нюра…

— А вот и не напрасно. Я своих-то как наставляла: че бы не было, а строгость в поведении дело — первое. В крестьянстве было так заведено. И правда, живут не пообижусь. И люди дивуютца: хорошие у тебя робята, Нюра! Младший Степка, правда, как пришел из армии, четыре года — ни в какую, девок за собой гужом водит, а чтоб на серьезное, не — е. Чуть не силком заставили: женись, говорим! Уехали оба на нефтеразработку. Хорошо, пишут, живут…

Тут она встала, засеменила в комнату, принесла альбом с фотокарточками. И Виктор еще долго листал альбом, погружаясь все глубже в подробности чужой семьи, так прочно, так основательно, по-крестьянски прочно хранящей родственные связи. Вот и разбросала их жизнь от родового Соломатинского кормя, а все ж они живут, будто под одной отцовской крышей, шлют письма, свадебные фотографии, карточки народившихся чад, потом снимаются вместе с подросшими ребятишками, потом уже — первые внуки — все в альбоме, все увековечено в маленьком семейном архиве.

— Спасибо, тетя Нюра, за чай, — поднялся Виктор. — Мне — на судно, пора своих чаем поить.

— Может, у тебя, батюшко, дело ишо какое было, не стесняйся? Юрия, прости, нет, в конторе он. Из командировки прилетел вчера, теперь опять запоздат.

— Успею, зайду к нему. Я, наверное, попрощаюсь с вами, тетя Нюра. Уплываем мы не сегодня — завтра.

— В добрый путь, батюшко! Ты уж не суди старуху, че я тебе тут говорила. В добрый путь! — И она не удержалась, промокнула платочком глаза…

Размеренно спускался он по крутой деревянной лестнице к Полую, предчувствуя, что это последние и почему-то грустные за нынешнее лето шаги по твердой, не — качающейся суше…