Арктический экзамен - [71]

— Ну, что они? — навалились тут все на Васю, когда он вернулся в рубку.

— Остановимся возле какого-то мыса…

— Понятно. У Ангальского решили, как раз на черте Полярного круга, — облегченно вздохнул Борисов. — Ничего, это не так далеко от центра города.

Отдали носовой и кормовой якоря. Буксировщик, описав дугу возле борта плавстанции, гуднул, развернулся и ушел.

Странное чувство охватило парней: часть пути позади, а радости нет. Оцепенение какое-то.

Глушаков еще тут не к месту подвернулся с огорчительным сообщением: в питьевых танках вода кончилась, совсем нет напора! Может, из реки прямо закачать?

— Да она, как ржавчина, рыжая! Из реки! — брезгливо сказал начальник.

— А у меня тоже новость: хлеб кончился! — подошел кок.

— Вася, отвезешь на берег двух человек во главе с Сапуновым, запаситесь хлебом… А, денежки! — усмехнулся Борисов, вынимая десятку. — Пожалуйста, пока добрый… Порешим как-нибудь и с водой. В крайнем случае — наберем забортной. Лучше б закачаться, как положено, на берегу!.. Да, вот что, — встрепенулся Борисов. — У кого не оформлены пропуска в погранзону, будем пробивать здесь…

— Опять пробивать, — невесело произнес Мещеряков.

— На блюдечке не поднесут.

— А что думали раньше? «Некогда» было, а, Станислав Яковлевич? — опять подковырнул Леня.

Борисов промолчал, счел нужным не заметить ироничного вопроса, обвел взором собравшихся в рубке, как бы подытоживая:

— Перекармливаем команду, Виктор Александрович!

— Ну конечно, вон Геннадий аж в рубаху не стал влезать! — настраивался на веселый лад Сапунов.

— Ревизия показала…

— Что показала, что?

— Да не кипятись, Виктор Александрович! Что ты все время взрываешься, нельзя замечание сделать?

— А деды у меня революционерами были — наследственные гены! Не люблю несправедливостей. Я и так над каждой банкой тушенки, как Плюшкин, трясусь. Надо было выяснить, из какого расчета этот… блокадный паек выдавать. По моим прикидкам, идем в норме.

— А я не хочу, чтоб мне на шею потом повесили!

— Выдюжит! — хмуро проговорил Мещеряков.

— Станислав, постыдись хоть женщины, — сказала и Лилия Марковна.

Примолкли. Отвели глаза. Посматривали в просторное окно рубки. Но тут Гена не выдержал:

— Хватает, чего там! — сказал Гена.

Неожиданный хохот до слез, до коликов. Ну, раз Гена говорит! Не антрекоты, не эскалопы готовит кок, пусть! Ну раз Гена…

— Геннадий Николаевич! — решительно сказал начальник. — Назначаю вас главным инженером станции.

— Вот это да — а — а! — изумился Вася. — За какие…

— Да, Геннадия Николаевича — назначаю! — подтвердил еще раз Борисов. — И прошу всех в мое отсутствие исполнять его указания…

«Гену!» — читал Виктор в глазах парней. Те примолкли, искоса поглядывая на Мещерякова: Леня все же с законченным высшим образованием!

Вова Крант дурашливо ссутулился:

— Можно, Гена, я вас буду на «вы» называть?

— Как врежу! — погрозил ему Пятница.

На «Северянке» воцарилось безвластие. Начальник поехал проводить жену до поезда, да так и застрял на берегу, оставив судно под началом Бузенкова. На распоряжения Гены кивают, но никто не торопится исполнять эти распоряжения. Крант днями, валяется в каюте, гоняет на магнитофоне «урок» и «мурок», концерты эти всем осточертели, и Пятница не пускает его в радиорубку.

Вася утопил подвесной мотор шлюпки и опять ходит мрачный. Обвязывался веревкой, нырял, но безуспешно.

У Пятницы в кладовой есть весла, но он никому не дает, и на берег можно добраться лишь рейдовым катером, который появляется по утрам и поздним вечером.

На этом катере и привез из города Сапунов «пренеприятные известия»: переводов для команды нет, зато дожидалась на почтамте телеграмма из треста: «Выслали тридцать пар рукавиц для работы с тросами. Точка. Баренштейн. Точка».

— Утешили! — поежил чубчик Пятница. — Помнится, в Тобольске такое же извещеньице получали! А?.. Торговать будем варежками? Вот и деньги… расплатиться за Васиного утопленника! А то куда нам шестьдесят пар? Куда?..

Надо б заняться изучением систем станции, но голосу разума и Гены Бузенкова внял только Заплаткин. Не дожидаясь повторных указаний, а, скорей, по собственной воле, облачился Миша в спецовку и надолго залез в котельное отделение, собираясь самостоятельно развести пары и дать наконец в душ горячую воду.

Леня Мещеряков сочиняет длиннейшие письма в Севастополь. А то вдруг спохватится, словно устыдится, начинает возиться с электроаппаратурой: паяет, контакты зачищает. Смотреть приятно!

Но вот стучит Леня в дверь каюты Сапунова.

— Проголодался? — откликается Виктор.

— Нет! Нет, ты послушай, что о нас пишут!

— В местной газете? Как там нас чуть ли не героями называют? Это я уже читал!

— Да нет — Сервантес! — и Леня устраивает за дверью громкую читку: — «Матросы — народ безбожный и грубый, для них понятен только тот язык, которым пользуются на корабле. В хорошую погоду они прилежны, а во время шквала — лентяи: когда бывает буря, все они охотники командовать, а исполнять приказы не любят, у них один бог на свете: это сундук и общий котел…»

— Хорошо, Леня! Понял, на что намекаешь. Оставь в покое великого Сервантеса, спускайся на камбуз, общий котел нас дожидается…