Арктические зеркала: Россия и малые народы Севера - [32]
Однако прежде чем предписывать народу законы, следовало определить «его возраст» и изучить его жизнь и традиции. Для решения этой задачи генерал-губернатор выбрал Гаврилу Степановича Батенькова, уроженца Тобольска, ветерана кампании 1812—1815 годов и реформатора-энтузиаста, который состоял инженером путей сообщения в несуществующем уезде в Сибири. Вместе со Сперанским Батеньков считал, что законодательство Российской империи «не признает ни истории, ни этнографии, ни климатологии и не ищет никаких данных в основание»>{330}. В соответствии с этим он отправился изучать факты и за 1819—1820 годы, собрал статистические сведения о коренном населении Сибири. Разделив страну на три климатические зоны — северную, среднюю и южную, — Батеньков обнаружил, что социальные и экономические условия меняются в зависимости от природных условий. На севере «инородцы» составляют 91% населения и занимаются почти исключительно рыболовством и охотой; в средней зоне они составляют 17% и могут вести как сельское хозяйство (в основном татары), так и хозяйство присваивающее (остяки, тунгусы, якуты и юраки); и, наконец, на юге туземцы составляют 26% населения и преимущественно посвящают себя сельскому хозяйству и скотоводству, притом что 20% (по большей части тунгусы) до сих пор ведут жизнь бродячих охотников и рыболовов>{331}. Иными словами, три различных географических зоны соответствовали трем различным типам экономического развития (трем «возрастам»). Верный своим принципам («Конституция есть не что иное, как нравы»)>{332}, Батеньков приступил к описанию этого положения дел в особом проекте, который был переработан Сперанским и в 1822 г. получил для Сибири силу закона как Устав об управлении инородцев. Будучи единственным всеобъемлющим официальным постановлением такого рода, Устав кодифицировал некоторые из существующих взаимоотношений и определил статус коренных обитателей Сибири на последующие сто лет[40].
Во-первых, все сибирские аборигены были формально объявлены инородцдми и «соответственно различным уровням их гражданского образования и настоящего образа жизни» разделены на три категории: «оседлые, то есть живущие в городах и селениях»; «кочевые, занимающие определенные места, по временам года переменяемые» и «бродячие или ловцы, переходящие с одного места на другое»>{333}. Оседлые инородцы были в правовом отношении приравнены к русским тех же сословий (в основном к купцам или государственным крестьянам) и должны были иметь те же права и обязанности, за исключением воинской повинности. Кочевники должны были жить как прежде: отдельные роды владели своей территорией, на которую русских не допускали, и платили ясак пушниной, а также земские сборы. Бродячие инородцы были освобождены от всех поборов, кроме ясака, сохраняли свои земли нераздельными и обладали правом беспрепятственного перемещения из одного уезда или губернии в другую>{334}. Наконец, чукчи были выделены в особую группу как инородцы «несовершенно зависящие», которые платили дань «по собственному их произволу, как в количестве, так и в качестве»>{335}.
Авторы устава не предусмотрели четких инструкций для определения категорий, ограничившись несколькими примерами и предоставив решение местным чиновникам. Предложенные ими критерии были расплывчаты и иногда противоречивы: принадлежность к определенному классу зависела от «главного промысла», «гражданского образования» или «образа жизни» в целом, относительной «простоты» и «особенности» обычаев, трудностей коммуникации, возможности продавать продукцию, наличия денег или даже места проживания, как в случае тех инородцев, которые жили среди русских или работали на них по найму (такие позже были классифицированы как оседлые)>{336}. Помимо отсутствия достоверной информации — ни Сперанский, ни Батеньков никогда не бывали в Северной Сибири и не видели бродячих инородцев, — причиной тому было желание сделать категории инородцев гибкими и открытыми. Главный принцип состоял в том, что со временем бродячие станут кочевыми, а кочевые рано или поздно осядут и что делом местных чиновников было следить за их прогрессом. Упор делался на «поздно», а не на «рано»: Устав настойчиво предостерегал от спешки и от насильственного перевода инородцев из одной категории в другую>{337}. Любопытно, что, несмотря на ожидание постепенного, но неизбежного развития, превращения оседлых инородцев в русских не предусматривалось. Даже те, которые во всех прочих отношениях были равны крестьянам, оставались не подлежащими рекрутской повинности, без указания на то, как эту черту перейти, — и можно ли перейти ее вообще. Скорее всего, это умолчание было данью старым религиозным и новым культурным нормам определения народности, которые иногда дополнялись неопределенным требованием, чтобы у истинного русского в жилах «кипела» русская кровь>{338}. В сочетании с отвращением Сперанского к оптовому прозелитизму и с общепризнанным фактом, что многие русские не являются русскими по происхождению, это означало, что русификация должна происходить путем
