Аркашины враки - [7]
В Аркашиной мастерской стоял молчаливый внутризаводской телефон. И вот как-то утром раздался звонок, инженер Косых, взяв трубку, ласковое что-то промурлыкал, да сразу осекся, посмотрел на меня и сказал:
– По твою душу.
Звонила Марья Федоровна. Она сказала одно только слово:
– Зайди.
Я тут же отправилась в отдел кадров, Аркадий Семенович потянулся следом. И за мною протиснулся в кабинет.
Марья Федоровна обратилась ко мне на «вы». – Якубова, почему не сообщили, что ваша мать была в заключении?
Я молчала. И так понятно почему – потому что не спросили же!.. Но объяснять это, на мой взгляд, было невежливо. Тем более что мою анкету заполняла сама Марья Федоровна. Пауза затянулась.
И тут Аркадий Семенович подал голос:
– Маруся, ты чё? Кто ж у нас на УХЗ не сидел-то? Может, скажешь, я не сидел?
– Я – не сидела! – не глянув на Аркашу, сказала Марья Фёдоровна.
– Зато муж твой сидит! – парировал Аркаша. Марья Федоровна на этот раз поглядела на Аркашу долгим взглядом и посоветовала:
– Выйди вон.
Но инженер Косых не вышел.
И Марья Федоровна продолжила допрос.
– Вы знаете, по какой статье отбывала заключение ваша мать?
– По политической, – ответила я.
– Правильно! По пятьдесят восьмой, пункт десять. – Маруся посмотрела на Аркашу строго.
Тут уж я очнулась:
– Ее реабилитировали. Давно.
– Тем более! – повысила голос Маруся. – Раз ее реабилитировали, чего было скрывать?!
Мы с Аркадием Семеновичем переглянулись. Неожиданно дядька взял меня под руку и выставил за дверь. Оказавшись на свободе, я даже не попыталась услышать, о чем там у них пошла речь, а отправилась в мастерскую читать институтский учебник, готовиться к завтрашнему коллоквиуму по Среднерусской возвышенности. Чтоб не расстраиваться. Ну их всех в болото, в среднерусское!
Аркадий Семенович вернулся довольно скоро в приподнятом настроении, даже как будто под мухой. А ведь вряд ли Маруся ему налила стопочку, да и нельзя сказать, что бывал он хоть когда-нибудь «под мухой», точнее, всегда под нею был, но всегда трезв. Как только вошел, сразу поставил на плитку чайник – для меня, а себе в кружечку налил наркомовских. Аркаша немедля опрокинул водку в рот, прополоскал ею зубы, проглотил. А затем вернулся к двери, резко ее приоткрыл, высунул голову и поглядел вправо-влево. После чего дверь притворил и закрыл на крючок. Чайник вскипел, Аркадий Семенович налил мне чаю, бросил рафинаду кусков пять и даже размешал ложкой.
– Пей, – сказал он. – И слушай.
Сам сел напротив.
– Все будет хорошо!.. – произнес он шепотом. Желтые глаза его сияли. – Я от Маруси кой-кому позвонил, придет тебе допуск. Через неделю.
– Куда позвонили? – спросила я.
– Куда-куда… ТУДА! Куда надо! – Аркаша попытался сделать таинственное лицо, но не смог сдержаться: довольная, даже мечтательная улыбка поплыла по его физиономии, и он произнес как на духу: – Инженер Косых с Марусиного телефона за казенный счет в Москву позвонил!
Я не поверила. Но Аркаше это было неважно. Он налил себе еще два булька и забормотал околесицу:
– В Москве на большой площади в большом доме в шестом подъезде работает мой земляк Степа Рудометов. Мы с ним не виделись двадцать пять лет…
Инженер Косых счастливо рассмеялся, но тут же опомнился и, прижав указательный палец к губам, хихиканье прекратил. Это было похоже на клоунаду. Или впервые на моих глазах мой дядька все же хватил лишку. Но вот он вдруг собрался и протрезвел. Однако хорошего настроения не утратил.
– Знаешь, кто я на самом деле? – спросил он меня.
Я не знала и знать, пожалуй что, не больно хотела. Не зря ведь Марья Федоровна советовала делить Аркашу на шашнадцать. Косых продолжал смотреть на меня испытующе-насмешливо, и ответил сам, без моего согласия:
– Я – т-тайный агент.
Если б сказал – космонавт, я бы скорее поверила (был такой космонавт с фамилией Косых). Аркаша выждал секунду и предложил:
– Хочешь, я тебя з-завербую?
– Нет. – Я ответила твердо и сразу. И все же заглянула Аркадию Семеновичу в глаза, но ничего не разглядела, кроме хитрости. И наивности. Бесстыжие желтые зенки (это из Марьи Федоровны).
– Я не хочу, чтоб вы меня вербовали… – негромко, как в школе, полным ответом подтвердила я свое твердое «нет».
Брови Аркаши поползли вверх, он смахнул пролившуюся слезу:
– Ишь ты какая! Шуток не понимаешь. А еще сельская интеллигенция!.. – Он помолчал, посерьезнел. – Ну, ты даешь! Нужна ты мне больно – вербовать тебя. Буду жить сиротой.
Возможно, он несколько обиделся, а пожалуй, что и нет. Но снова достал из-под верстака и плеснул себе в кружечку все, что осталось в чекушке.
– Нужна ты мне… – повторил он, водку допил и убрал пустую бутылочку в специальный ящик для тары. И, не поворачиваясь ко мне, добавил: – А твой допуск из Москвы всё равно придет. Через три дня.
Он сказал это, будто ставя точку в ненужной дискуссии. «Придет так придет», – подумала я.
Тут зазвонил стоящий на подоконнике будильник. Стрелки показывали половину второго.
Аркаша посмотрел на орущий будильник и попросил меня:
– Дай ему по кумполу!
Я звонок отключила. И увидела, что тайный агент, цыганский барон, инженер Косых, предводитель ХО на УХЗ – растерянно, но детально, как первый раз в жизни, оглядывает свою мастерскую. Он потоптался перед зеркалом, дохнул на свою ладонь и понюхал ее, надел на лысеющую голову захватанный, в пятнах краски фетровый берет, снял его, вывернул наизнанку и снова надел.
Когда ее арестовали, она только что забеременела. Доктор в тюрьме сказал, что поможет избавиться от ребенка: «Вы же политическая — дадут не меньше восьми лет. Когда дитятке исполнится два года — отнимут. Каково ему будет в детских домах?» Мать лишь рассмеялась в ответ. Спустя годы, полные лишений, скорби и морока, она в очередной раз спасла дочь от смерти. Видимо, благородство, закаленное в испытаниях, превращает человека в ангела. Ангела-хранителя. Рассказы, вошедшие в книгу «Молёное дитятко», писались в разные годы.
«КРУК» – роман в некотором смысле исторический, но совсем о недавнем, только что миновавшем времени – о начале тысячелетия. В московском клубе под названием «Крук» встречаются пять молодых людей и старик Вольф – легендарная личность, питерский поэт, учитель Битова, Довлатова и Бродского. Эта странная компания практически не расстается на протяжении всего повествования. Их союз длится недолго, но за это время внутри и вокруг их тесного, внезапно возникшего круга случаются любовь, смерть, разлука. «Крук» становится для них микрокосмом – здесь герои проживают целую жизнь, провожая минувшее и встречая начало нового века и новой судьбы.
Сделав христианство государственной религией Римской империи и борясь за её чистоту, император Константин невольно встал у истоков православия.
Эта повесть или рассказ, или монолог — называйте, как хотите — не из тех, что дружелюбна к читателю. Она не отворит мягко ворота, окунув вас в пучины некой истории. Она, скорее, грубо толкнет вас в озеро и будет наблюдать, как вы плещетесь в попытках спастись. Перед глазами — пузырьки воздуха, что вы выдыхаете, принимая в легкие все новые и новые порции воды, увлекающей на дно…
Ник Уда — это попытка молодого и думающего человека найти свое место в обществе, которое само не знает своего места в мировой иерархии. Потерянный человек в потерянной стране на фоне вечных вопросов, политического и социального раздрая. Да еще и эта мистика…
Футуристические рассказы. «Безголосые» — оцифровка сознания. «Showmylife» — симулятор жизни. «Рубашка» — будущее одежды. «Красное внутри» — половой каннибализм. «Кабульский отель» — трехдневное путешествие непутевого фотографа в Кабул.
Книга Сергея Зенкина «Листки с электронной стены» — уникальная возможность для читателя поразмышлять о социально-политических событиях 2014—2016 годов, опираясь на опыт ученого-гуманитария. Собранные воедино посты автора, опубликованные в социальной сети Facebook, — это не просто калейдоскоп впечатлений, предположений и аргументов. Это попытка осмысления современности как феномена культуры, предпринятая известным филологом.
Не люблю расставаться. Я придумываю людей, города, миры, и они становятся родными, не хочется покидать их, ставить последнюю точку. Пристально всматриваюсь в своих героев, в тот мир, где они живут, выстраиваю сюжет. Будто сами собою, находятся нужные слова. История оживает, и ей уже тесно на одной-двух страницах, в жёстких рамках короткого рассказа. Так появляются другие, долгие сказки. Сказки, которые я пишу для себя и, может быть, для тебя…