Аркашины враки - [29]
И вот стал поп вопрошать, а я твердо и даже громко от лица и души младенца стал отвечать – ОТРЕКАЮСЬ! А на третьем разе, как прошибло меня, – вдруг заревел во весь голос и со слезами! Я, подлый, не то чтобы тут же уверовал, но и от бесов во имя младенца Павла точно отрекся.
Так и стал жить. Не то чтоб провославный христианин, но стал дышать, на людей и в небо глядеть, еще старинные староверские книги из сундука достал и по вечерам стал их читать сам себе. Трудно было разбирать, но как-то кой-чего понял. Особенно протопоп Аввакум сильно и внятно действовал. Длилось это с полгода. Я уж думал, не выписать ли мне мою тихую жену из Москвы, да и обвенчаться с нею. Что ж, что я не мужик, зато свободная живая душа… Но не успел. Одного, без папаши, без стражников моих, в пустом доме опять взяла меня тоска – совсем нечего было мне в Рябове делать.
Я заметила, что голос Аркаши стал слабнуть и голова клониться на сторону. И все же он продолжал.
– …Но и в Москву мне совсем не хотелось. Написал я старому позабытому приятелю, с которым сошелся в юности, в уральском городе большой химии. А он уж давно выучился, переехал в центр, стал в облисполкоме начальником по химии. Из-за чего я вскоре и очутился в закрытом городе Уреченске, квартиру получил, жену свою хворую перевез. Венчаться она не захотела, сказала, что штампа в паспорте ей хватает. А я и не спорю. Ни с кем я не спорю… Но художником называться отказываюсь. После Врубеля-то, после Рублева… – Аркаша совсем изнемог, стал заговариваться, но все же открыл глаза и прошептал: – А теперь, студентка, я помираю… от несчастной любви к мамане, к папаше, к жене моей Наталье Николаевне… и ко многим еще хорошим женщинам… к стоматологу Евгении Павловне, к Марье Федоровне… и особенно к Кате Лабутиной… оставаясь твоим дядькой…
Я слушала его хриплое дыхание, прерывистое бормотание, видела, как закатываются Аркашины глаза, клонится потная голова над верстаком, вот уж и опустилась она на бязевую тряпку.
Через несколько секунд я ворвалась в кабинет Марьи Федоровны и сказала с порога:
– Аркаша сказал, что он умирает.
Она, посмотрев на меня, сняла телефонную трубку, вызвала «Скорую помощь». И мы вместе молча понеслись по пустому коридору к Аркаше…
Подарочки
Когда мы ворвались в мастерскую, мой несчастный дядька, к моему изумлению, сидел за верстаком довольно прямо, в одной руке он держал черную кружку с недопитым чифирем, в другой – столовую ложку черноплодной рябины.
Марья Федоровна замерла на пороге и грозно спросила:
– Аркадий, ты что это делаешь?!
– Лечусь, чтоб не сдохнуть… – ответил мой дядька, не давая закатываться желтым глазам. А они к тому стремились. – Всё в точности как вы, Марья Федоровна, мне велели.
– Ну вот же! – Маруся посмотрела на меня гневно и вновь обратилась к Аркаше: – А студентка сказала, что уже помираешь.
– Она правду сказала.
Аркаша отпил чифирю, закусил черноплодным вареньем и без сил опустил ложку на верстак. Похоже, он снова был готов потерять сознание, однако сдержался. И заявил:
– Окончательно помру не сегодня.
Маруся бросилась к нему и, совершенно не стесняясь меня, покрыла поцелуями его испачканное вареньем, черногубое от чифиря лицо. Отцеловав, она прижала Аркашину голову к груди.
– Ах ты враль, ах ты паразит несчастный! Сейчас вот «Скорая» приедет, и я тебя, сладкий мой, фельдшерам-санитарам скормлю!..
В конце концов она его отпустила, села напротив и повелела:
– Студентка-вечерница, наливай мне чаю! И сама садись. Будем доктора ждать. Николай Николаич приедет, он мужик опытный, все про Аркашку понимает. Решит, увозить его в госпиталь или пока оставить.
– Маррруся, – нежно прокартавил инженер Косых, – ты о чем думаешь?.. Куда ж меня увозить, через две недели юбилей ВОСР. Я за выходные дома оклемаюсь, а там уж потихоньку справлю для з/у и лозунги, и транспаранты, и машину на демонстрацию наряжу. Тогда и отправите, куда хотите. Хоть в госпиталь, хоть на курорт, хоть на кладбище. А доктора не чаем, Маруся, угощать надо, сама знаешь… Как Николаич придет, намекни ему, чтоб не в госпиталь меня свез, а до дому подкинул.
Маруся сияла, и похоже было, что во всем соглашалась с Аркашей. Она поднялась и выбежала из мастерской.
– За коньяком для доктора, – объяснил мне Аркаша. – А мне коньяка нельзя, только хорошую водку, и то если сукровица не сочится. Хорошо, студентка, умеешь чифирь варить, можно сказать, спасла дядю Аркашу. Слушай! А про подарки я забыл. Быстро, пока Маруси нет. В фото-чулане сверток лежит бязевый. Пакуй его в свою торбу. Быстро, быстро. Принесешь домой, разберетесь там, что кому…
Я исполнила приказ и только села вновь за чаепитие, как в мастерскую вошел пузатый румяный доктор в белом халате вместе с Марьей Федоровной. И меня услали домой.
Дома я достала из торбы подарки, которые нас с мамой потрясли. Бязь, в которую они были завернуты, оказалась не просто упаковочным материалом. Это был «отрез» метров в двадцать, из которого мама тут же собралась сшить комплекты постельного белья, а может, и покрывала со шторами расписать анилиновыми красками. В отрезе были спрятаны две коробки, В одной я обнаружила фотоаппарат «Любитель» – новенький, черный, блестящий, с двумя объективами – один над другим. На коробку Аркаша наклеил записку:
Когда ее арестовали, она только что забеременела. Доктор в тюрьме сказал, что поможет избавиться от ребенка: «Вы же политическая — дадут не меньше восьми лет. Когда дитятке исполнится два года — отнимут. Каково ему будет в детских домах?» Мать лишь рассмеялась в ответ. Спустя годы, полные лишений, скорби и морока, она в очередной раз спасла дочь от смерти. Видимо, благородство, закаленное в испытаниях, превращает человека в ангела. Ангела-хранителя. Рассказы, вошедшие в книгу «Молёное дитятко», писались в разные годы.
«КРУК» – роман в некотором смысле исторический, но совсем о недавнем, только что миновавшем времени – о начале тысячелетия. В московском клубе под названием «Крук» встречаются пять молодых людей и старик Вольф – легендарная личность, питерский поэт, учитель Битова, Довлатова и Бродского. Эта странная компания практически не расстается на протяжении всего повествования. Их союз длится недолго, но за это время внутри и вокруг их тесного, внезапно возникшего круга случаются любовь, смерть, разлука. «Крук» становится для них микрокосмом – здесь герои проживают целую жизнь, провожая минувшее и встречая начало нового века и новой судьбы.
«Неконтролируемая мысль» — это сборник стихотворений и поэм о бытие, жизни и окружающем мире, содержащий в себе 51 поэтическое произведение. В каждом стихотворении заложена частица автора, которая очень точно передает состояние его души в момент написания конкретного стихотворения. Стихотворение — зеркало души, поэтому каждая его строка даёт читателю возможность понять душевное состояние поэта.
Воспоминания о детстве в городе, которого уже нет. Современный Кокшетау мало чем напоминает тот старый добрый одноэтажный Кокчетав… Но память останется навсегда. «Застройка города была одноэтажная, улицы широкие прямые, обсаженные тополями. В палисадниках густо цвели сирень и желтая акация. Так бы городок и дремал еще лет пятьдесят…».
Рассказы в предлагаемом вниманию читателя сборнике освещают весьма актуальную сегодня тему межкультурной коммуникации в самых разных её аспектах: от особенностей любовно-романтических отношений между представителями различных культур до личных впечатлений автора от зарубежных встреч и поездок. А поскольку большинство текстов написано во время многочисленных и иногда весьма продолжительных перелётов автора, сборник так и называется «Полёт фантазии, фантазии в полёте».
Спасение духовности в человеке и обществе, сохранение нравственной памяти народа, без которой не может быть национального и просто человеческого достоинства, — главная идея романа уральской писательницы.
Перед вами грустная, а порой, даже ужасающая история воспоминаний автора о реалиях белоруской армии, в которой ему «посчастливилось» побывать. Сюжет представлен в виде коротких, отрывистых заметок, охватывающих год службы в рядах вооружённых сил Республики Беларусь. Драма о переживаниях, раздумьях и злоключениях человека, оказавшегося в агрессивно-экстремальной среде.
Эта повесть или рассказ, или монолог — называйте, как хотите — не из тех, что дружелюбна к читателю. Она не отворит мягко ворота, окунув вас в пучины некой истории. Она, скорее, грубо толкнет вас в озеро и будет наблюдать, как вы плещетесь в попытках спастись. Перед глазами — пузырьки воздуха, что вы выдыхаете, принимая в легкие все новые и новые порции воды, увлекающей на дно…