Аркашины враки - [30]

«Изучай и пользуйся. Это не сложно, а в жизни пригодится.

Твой дядя А.»

Вторая коробка была фанерная, потяжелей и плоская. На ней ничего не было написано. Я открыла ее и немедленно показала маме. В ней лежали пять резцов разного профиля и величины, все с ложбинками, все – для резьбы по дереву. Каждый резец с правильной деревянной ручкой, похожей на грибок волнушку. Я догадалась, что Аркаша заказал их на халяву в инструментальном цехе в рамках подготовки к празднованию шестидесятилетия ВОСР, как и призвал оформителей главный инженер УХЗ.

Уже вечером мама стала резать первую свою деревяшку. И резала их, совершенствуясь раз от разу, до самого конца своей жизни, до предпоследнего дня… Ее работы никогда не выставлялись и не продавались, в последние свои годы она стала действительно чистым и настоящим пещерным художником. Вырезанные ею медведи и птицы, любимые персонажи любимых книг разошлись по родственникам, друзьям, их детям, внукам и племянникам. У меня на стене висит портрет Дон Кихота ее работы, он вырезан из липовой доски, которую нашла на стройке уже не мама, а я.

Что касается фотоаппарата «Любитель», то благодаря ему я действительно научилась искусству-ремеслу фотографии, которое пригодилось мне в жизни. Еще как пригодилось…

Хлорная волна

В понедельник, через два дня после не случившейся смерти инженера Косых, я вышла на трудовую химическую вахту и почти два года проработала за гигантским забором, в котором под конец обнаружила действующую дыру для обхода проходной. Так случалось со всеми заборами на моем веку. СССР, родина соц-сюрреализма, потому и существовал так долго, что почти во всех его заборах постепенно заводились дыры, облегчавшие участь народа. Но, возможно, и рухнул Союз нерушимый по той же причине, что и заборы. Советская реальность, как самый нерушимый бетонный забор, стала крошиться сама по себе. Даже по ГОСТу срок служения лучших марок отечественного железобетона исчерпывался семьюдесятью годами…

В первый же день на УХЗ мне выдали спецодежду – черную войлочную куртку, такие же штаны, ботинки на толстой подошве и противогаз. Я приходила на работу к семи, в половине двенадцатого шла на обед в огромную столовку, встречала там знакомые лица ХО, ко мне подсаживался Стасик Пуговица, мне приносил поднос маринист Слава Волкасъем, а Слава Втрубу играл со мной после обеда в пинг-понг. И даже злодей Валера по прозвищу Холера подвалил ко мне однажды. Я сразу вспомнила знаменитую картину художника Давида «Mort de Marat». Валера был вылитый Марат, депутат Конвента Великой французской революции, зарезанный в ванне контрреволюционеркой. Валера соблазнял меня работать с ним в качестве помощника ХО цеха № 14. И просто грубо соблазнял, зажав между двумя цистернами с неизвестным вонючим содержимым. Я дала ему первую и предпоследнюю в жизни пощечину. Я не знала, что у него был хронический отит, от моей пощечины у Валеры из уха брызнули кровь с гноем. Мы оба с ним перепугались, и я буквально на себе утащила Холеру в медпункт. На том его интерес ко мне совершенно погас.

Мы редко и все реже виделись с моим дядькой, с инженером Косых. Вначале я к нему приходила в неделю раз. Показывала первые снимки, говорила о маме, об институте, о книгах. А он все больше помалкивал. Ему не было интересно. Он перестал мне радоваться и не знал, о чем говорить. Все главное в нашем с ним родстве произошло, и я помню всю жизнь, что между нами случилось – внезапная, глубокая и всепрощающая дружба необязательных друг для друга людей. А с Аркашиной стороны – еще и доброта, с какой мне редко приходилось встречаться после. Доброта и дружба не проходят, даже когда проходят. Совсем уж под конец мой дядька сделал для меня еще одно важное дело: я уволилась из УХЗ благодаря его вмешательству. Хотя, может, Аркаша бы и не вмешался, если б не хлорная волна.

Да, у меня был противогаз. Но он не помог мне, когда случилась авария. Она произошла в мою смену, с утра пораньше. Инопланетная зеленая волна вдруг потекла из-под огромного ржавого бака, как жидкое фисташковое мороженое. Завыла сирена, которую я на бегу умудрилась включить. Но о противогазе, болтавшемся на плече, я напрочь забыла. Волна текла медленно, но ее обгонял густой и тяжелый туман. Он стелился, растекался за мной по пятам вместе с жестким, обжигающим запахом. А я прыжками неслась от него (какой там противогаз!) сначала по цеху, потом вверх по грохочущей лестнице. Навстречу бежали страшные инопланетяне в резиновых масках с трубками вместо носа, они пальцем крутили у виска, намекая, что я сумасшедшая. Не помню как, но я влетела на седьмой этаж. А тяжелый, тяжелее воздуха, газ хлор остался внизу… Не забыть, как хрипела, горела и рвалась изнутри моя грудная клетка. Я не могла вздохнуть и выдохнуть. Но не сразу потеряла сознание, лежала на полу комнаты с распахнутым в зимнее небо окном. Я содрала с себя войлочную куртку, пыталась дышать кожей, глазами, ушами. И не умерла. Меня нашли, сделали укол, я вырубилась. И выжила. Но еще долго все мои бронхи и каждая из трахей горели и чесались внутри меня, а почесать их было – ну никак. Они сидели во мне, как опаленное ветвистое дерево, я дышала и чувствовала каждую ветку, каждый колючий сучок и шершавый лист этого обугленного, но выжившего растения – моих легких. Такие дела… С тех пор я, большая любительница плавания, не выношу закрытых плавательных бассейнов. Они пахнут хлором…