Аркашины враки - [16]
Аркаша оживился:
– Ну-ка, ну-ка, расскажи!
И я вдруг рассказала. Между прочим, впервые.
Раз в месяц в клубе нужно было писать план кинофильмов на все предстоящие дни. Мелким шрифтом на большом листе загрунтованной фанеры. Поначалу я это делала без приключений. Но однажды среди тридцати названий фильмов оказались несколько слов с сочетанием букв – СТР. Вот в каких названиях они встречались: «Дочь Стратиона», «О странностях любви», «Плата за страх», «Выстрел в тумане», «Страницы дней перебирая».
Не знаю, какой бес меня попутал, но во всех СТР (и только, исключительно в них) я пропустила букву «Т».
Аркаша выслушал меня внимательно и серьезно, секунду подумал и вдруг развеселился так, что мне стало не по себе. Как с ума сошел. Он подвывал, тыкал в меня пальцем и содрогался от хохота.
– Ну, не ожидал от тебя! Ну, никак!.. – выкрикивал он, хлюпая носом и заливаясь слезами. Я молча ждала. И думала, что, возможно, так же вела себя толпа буртымцев, которая вечером того злополучного дня собралась на очередной сеанс. Меня, слава богу, при этом не было, в полном и счастливом неведении я после проделанной работы укатила в Уреченск к маме. На следующий день весть, конечно, облетела всю буртымскую ойкумену, из ближних деревень люди пришли не просто в клуб, но и полюбоваться на мои «художества». Между прочим, меня, дочь художницы единственного на округу заведения культуры, все знали в лицо, просто внимания не обращали. А тут – обратили. В следующий мой приезд меня вызвал директор клуба, человек государственный, бывший железнодорожник, склонный подозревать соотечественников в диверсиях на транспорте, провокациях и саботажах… И я поняла, что мамина будущая пенсия повисла на волоске. Но и директор, выругав и просверлив меня зорким взглядом, в конце концов захихикал.
Я покраснела до ушей.
И была прощена.
Конечно, фанеру пришлось заново загрунтовать и план заново переписать. Помню, я страшно волновалась, как бы снова не ляпнуть чего. Допустила две мелкие ошибки, но не такие выдающиеся, так что никто и не заметил. Но со времени моего позора, стоило в киноплане появиться названию с сочетанием СТР, как кто-нибудь из буртымских остроумцев непременно слюнявил палец и замазывал в этом сочетании злополучную букву «Т» – план всегда писался краскою на воде – гуашью…
Аркаша отсмеялся над моей неприличной историей. Высморкался, вытер глаза и сказал:
– Ну, утешила… Ладно. Я тебе как-нибудь про себя тоже расскажу неприличную историю. А сейчас мне пора на ковер к главному инженеру. Приходи в два часа на второй этаж, в зал заседаний, познакомлю тебя с моей гвардией.
Стасик Пуговица и другие
К двум я отправилась на совещание. Зал был светлый и небольшой, значительно меньше, чем зал в нашем клубе на станции Буртым. Да и все было по-другому, то есть вообще совсем другого качества, нежели у нас.
Плюшевого занавеса и оркестровой ямы здесь не было, и сцена оказалась низенькая, небольшая. Но все было аккуратно пригнано, все параллели были строго параллельны, перпендикуляры – перпендикулярны. Все деревянные поверхности матово сияли лаком. А на окнах не шторы, а кремовые шелковые паруса в сборку. На сцене стояла трибуна для оратора, малюсенькая, зато из породистого дерева и с латунной инкрустацией: реторта, за нею цистерна и три заводских трубы с дымами. «Инкрустацию наверняка сделал Аркаша», – подумала я. И тут же любопытный вопрос возник: «Откуда мой дядька почерпнул, как все это положено делать? Откуда этот строгий стиль – дубово-ореховый, латунно-шелковый? Не из деревни же Рябово, Вятской губернии?»
Пока мы с мамой жили и жили в Буртыме, стиль страны, созданный новым поколением ХО, поменялся, а мы и не знали…
На сцене стоял стол, породистый, без всякой скатерти, за ним сидело два человека. Я догадалась кто: профорг и парторг. В зале было еще пустовато, народ, исключительно мужчины, продолжал входить и рассаживаться на последних рядах, впереди мало кому хотелось светиться. Мой дядя уже сидел – в берете, во втором ряду, у прохода. Он крутил головой, разглядывал вошедших. Увидел и меня, поманил рукой. Я прошла к нему.
В первом ряду, прямо посередине сидел только один очкарик. Он был одновременно рыжий и седой, старый, но как маленький мальчик – ноги болтались, не доставая пола. Был он к тому же лохмат, как Бетховен, но и с кругленькой плешью, слегка съехавшей с макушки на затылок.
– Это кто? – спросила я, и Аркаша ответил:
– Стасик Пуговица.
Мне стало смешно.
– Хорошая фамилия, – сказала я.
– Хорошая, но не фамилия. – Аркаша склонился ко мне. – Стасик Блюфарб был портным в варшавском гетто, шил фрицам солдатскую форму. Когда стало ясно, что всех евреев убьют, они с парочкой ребят как-то из этого гетто смылись. Пересекли Восточный фронт, сдались нашим. Направили их в штаб к Рокоссовскому. Стали ребята проситься в польскую бригаду фашистов бить. Двоих взяли, а Стасика, семнадцатилетнего, маленького и в очках, брать не захотели. Деться ему было некуда, он и болтался возле штаба. А у него куртка была, еще в гетто нашел, ничего себе куртка, но без пуговиц. Стасик пуговицы пришил, уж какие нашлись, солдатские, со свастикой… И приметили эти пуговки в отделе СМЕРШ
Когда ее арестовали, она только что забеременела. Доктор в тюрьме сказал, что поможет избавиться от ребенка: «Вы же политическая — дадут не меньше восьми лет. Когда дитятке исполнится два года — отнимут. Каково ему будет в детских домах?» Мать лишь рассмеялась в ответ. Спустя годы, полные лишений, скорби и морока, она в очередной раз спасла дочь от смерти. Видимо, благородство, закаленное в испытаниях, превращает человека в ангела. Ангела-хранителя. Рассказы, вошедшие в книгу «Молёное дитятко», писались в разные годы.
«КРУК» – роман в некотором смысле исторический, но совсем о недавнем, только что миновавшем времени – о начале тысячелетия. В московском клубе под названием «Крук» встречаются пять молодых людей и старик Вольф – легендарная личность, питерский поэт, учитель Битова, Довлатова и Бродского. Эта странная компания практически не расстается на протяжении всего повествования. Их союз длится недолго, но за это время внутри и вокруг их тесного, внезапно возникшего круга случаются любовь, смерть, разлука. «Крук» становится для них микрокосмом – здесь герои проживают целую жизнь, провожая минувшее и встречая начало нового века и новой судьбы.
Побывав в горах однажды, вы или безнадёжно заболеете ими, или навсегда останетесь к ним равнодушны. После первого знакомства с ними у автора появились симптомы горного синдрома, которые быстро развились и надолго закрепились. В итоге эмоции, пережитые в горах Испании, Греции, Швеции, России, и мысли, возникшие после походов, легли на бумагу, а чуть позже стали частью этого сборника очерков.
Что вы сделаете, если здоровенный хулиган даст вам пинка или плюнет в лицо? Броситесь в драку, рискуя быть покалеченным, стерпите обиду или выкинете что-то куда более неожиданное? Главному герою, одаренному подростку из интеллигентной семьи, пришлось ответить на эти вопросы самостоятельно. Уходя от традиционных моральных принципов, он не представляет, какой отпечаток это наложит на его взросление и отношения с женщинами.
Спасение духовности в человеке и обществе, сохранение нравственной памяти народа, без которой не может быть национального и просто человеческого достоинства, — главная идея романа уральской писательницы.
Перед вами грустная, а порой, даже ужасающая история воспоминаний автора о реалиях белоруской армии, в которой ему «посчастливилось» побывать. Сюжет представлен в виде коротких, отрывистых заметок, охватывающих год службы в рядах вооружённых сил Республики Беларусь. Драма о переживаниях, раздумьях и злоключениях человека, оказавшегося в агрессивно-экстремальной среде.
Эта повесть или рассказ, или монолог — называйте, как хотите — не из тех, что дружелюбна к читателю. Она не отворит мягко ворота, окунув вас в пучины некой истории. Она, скорее, грубо толкнет вас в озеро и будет наблюдать, как вы плещетесь в попытках спастись. Перед глазами — пузырьки воздуха, что вы выдыхаете, принимая в легкие все новые и новые порции воды, увлекающей на дно…
Футуристические рассказы. «Безголосые» — оцифровка сознания. «Showmylife» — симулятор жизни. «Рубашка» — будущее одежды. «Красное внутри» — половой каннибализм. «Кабульский отель» — трехдневное путешествие непутевого фотографа в Кабул.