Арифметика любви - [22]

— А вели ей теперь ты, — сказал Леша. — Вместе ведь молились. В Анниной вере он также мало сомневался, как и в своей.

— Главное, не надо впадать в уныние, — сказала Анна. — Уныние большой грех.

Леша знал, что грех.

— Вот видишь. Надо терпеть до конца. Хоть сто дней сидеть и надеяться. Или так: укрепи удочку, когда домой надо, а потом будем приходить и смотреть, словилась ли.

— Хорошо, — с готовностью согласился Леша и тотчас стал привязывать палку к перилам мостика. — Мы вечером… А до того будем еще сегодня молиться в даче.

Анна покачала головой.

— Нельзя. У нас огарков больше нет. Как же без свечек?

— Без свечек нельзя молебна, — испугался Леша и чуть не впал в уныние. Растерянно поглядел на Анну. Она сидела на узких перилах, качая длинными, тонкими ногами. Вдруг спрыгнула.

— Ну, пойдем. Все равно, сейчас обедать позовут. Ты все-таки неразумный. Надо прозревать.

Леша поплелся за ней, по крутой тенистой аллее, к дому. У самого цветника Анна остановилась, обернулась. Но смотрела на него молча. ~ А, может, есть свечки, Анна? — сказал он робко. ~ Ты же сам помнишь, догорели последние. Нету. ~ А, может… если с верой… так окажутся. Ничего, что догорели. И просиял весь надеждой.

— Ну… это с чем пойдешь. Ты пойди туда после обеда, чуть смеркнется, один. А я потом приду.

3

Еще было светло, когда кончили обедать. Леша сбежал со ступенек балкона, подпрыгнул, было, — и сам испугался: разве так можно? Не торопясь, надо, приготовление души надо, — сама Анна говорила.

Исполняя должное, он мерным шагом направился — не туда, к пустой даче, а в противоположную сторону. В липовую аллею, что вела к церкви.

В узкой ограде никого. Тихо. Леша взошел на паперть, остановился перед глухо запертой дверью, крестясь и стараясь помышлять о грехах. Под сводом паперти уже темнело, и большого образа над дверью рассмотреть было нельзя; но Леша видел его раньше, каждый день видал и знал, что он — непрерывное чудо. Анна показала: если справа зайти, — на нем Бог Отец. Слева — Иисус Христос. А глядеть прямо — на нем же один Дух Святой, голубь, и никого больше.

Леша вглядывался, крестясь, и как будто разглядел в темноте широкие крылья. Еще покрестился и сошел со ступеней. Липы стояли уже черные, между ними зеленело небо. Пора. Стараясь не торопиться, все тем же мерным шагом, Леша направился через парк, в обход, к заветной даче, заросшей акациями. Завидев ее, не удержался, побежал.

Влез в маленькое, припертое снаружи, окно. Там, в белой комнатке, все было на своих местах. На стене образки, — бумажные, правда, но хорошие; на гвоздике, сбоку, — «одеяния»: Аннин белый капот, тальма для Леши.

А на четырехугольном столике посередине, покрытом старой ковровой скатертью и маминой кружевной салфеткой, стояло в ряд целых семь больших стеариновых огарков. Целых семь. И около — даже спички.

Леша не удивился. Если бы удивился — значит, не верил бы. А он с верой шел, что явятся.

Когда зашуршали кусты, и в то же окно влезла Анна, все огарки уже были зажжены. Позолота на образках так и сияла.

Отпели молебен, даже два, один за другим. Разоблачились, Леша растроганным шепотом сказал:

— Теперь идти?

— Куда? — позабыв, рассеянно спросила Анна. Уж очень хорошо они молебствовали, и Леша так пел хорошо.

Но спохватилась:

— На мостик.

— Ну да же. Там поймалась. Посмотреть, что поймалось.

— Нет, Леша, погоди, — зашептала Анна. — Раньше надо так: я и ты, мы оба должны еще в уединении молча побдеть. Лучше всего на коленях. Ты побди здесь, потуши свечки, и один. В молчании. Понимаешь. А я внизу, под акациями. Когда довольно — я тебе постучу в окно, и мы побежим.

— Хорошо, — сейчас же согласился Леша и двумя пальцами стал тушить стеариновые огарки. Он знал, что ночное бдение — очень важно.

Анна легко спрыгнула в кусты, в теплую, почти жаркую, темную ночь, и приперла окно. От звезд, впрочем, в комнате совсем темно не было; привыкнув, Леша уже различал пятно стола и синеватый оконный четырехугольник.

Сначала Леша стоял на коленях, но потом как-то незаметно сел на пятки и замер. Он не очень хорошо знал, о чем надо думать при ночном бдении; а потому вышло, что совсем перестал думать, просто сидел, не двигаясь и не замечая времени. Но вот стукнуло окошко, и Анна прерывистым шепотом позвала:

— Скорее вылезай! Пора!

К пруду они побежали кружной левой дорожкой. Она не тенистая, на ней светлее. Леша два раза споткнулся, так скоро мчалась вниз, таща его за руку, запыхавшаяся Анна (будто не вниз, а на гору только что взбежала).

Вот и берег. По берегу надо к мостику уже без дорожки. Но совсем светло здесь, и пруд светлый: должно быть, луна, еще невидная, подымается. На узком мостике они точно на прудовой середине: со всех сторон вода.

— Отцепляй! Палку, палку сначала от перил отвяжи! Потом тащи. Леша отвязал палку. Что-то темное взметнулось в воздухе на конце

мокрой веревки и шлепнулось о доски плота.

— Я знал, я знал, — взвизгнул Леша, задыхаясь и присел на корточки рассмотреть, что такое поймалось.

— Рак! — в восхищении произнес он. — Не рыба, целый рак! Правда, Анна? И уж не живой.

— Ну и лучше, что не живой, — сказала Анна, быстро сцепив рака со шпильки. — А то подумай, убивать, жалко было бы.