Ариасвати - [84]

— Да, точно так же. В силу этого, конечно, отец был неизвестен и дети получали прозвища по матери…

— Это и теперь ведется у некоторых индийских племен, особенно в Бирме и у малайцев на островах Борнео, Ява, Суматра и других, — заметил снова Дайянанда.

— Ну да, ну да! Так вот, видите ли, если не существует предмета, то нет надобности, конечно, придумывать для него имя. Раз понятие об отце неизвестно, то и самое слово "отец" может не существовать в языке — за ненадобностью. Неправда-ли?

— Само собой разумеется. Но к чему это вы ведете речь, Авдей Макарович? — спросил Грачев.

— А вот к чему, батенька. Если эпохе отцовства предшествовала эпоха материнства, — а что действительно было так, наука утверждает самым положительным образом, — если было время, когда понятие об отце совершенно отсутствовало, то понятно, что в языке человеческом, в том языке, который мы называем "праязык", тогда не могло быть и не было даже самого слова "отец".

— Допустим, — согласился Андрей Иванович.

— Необходимо допустить. Постепенное возникновение и взаимное отношение понятий и выражающих их слов уже прочно установлено в науке и составляет основание сравнительной филологии, которая только одна может определить сравнительную древность того или другого языка или народа во времена доисторические. Макс Мюллер это, положим, отрицает, но я, как вам известно, не преклоняюсь пред его мнениями…

— Что же вы хотели доказать вашей эпохой материнства, добрейший Авдей Макарович?

— А ни больше, ни меньше как глубочайшую древность славянского племени.

— Интересно, каким образом вы это докажете.

— А вот как, батенька: славяне отделились от арийцев, или арийцы отделились от славян еще в те незапамятные времена, когда человечество переживало эпоху материнства, поэтому в том "праязыке", которым говорило это первобытное человечество, еще не было слова "отец", не было потому, что еще не существовало самого понятия, выражением которого впоследствии должно было служить это слово. Понятно?

— Кажется, понятно, сагиб… и очень интересно.

— Таким образом, две ветви одного и того же первобытного племени стали жить отдельной, самостоятельной жизнью и вырабатывать постепенно, каждое для себя, дальнейшие понятия и слова. Наступила эпоха отцовства. Мужчина покорил себе женщину и стал во главе семьи. Новое понятие потребовало нового слова, и оно явилось, но уже для славян — одно, для других арийских племен — другое. Вот причина звукового несходства санскритского "питер" с русским "отец".

— Довольно правдоподобно.

— Но это еще не все. Когда славяне с остальными арийцами составляли еще одно племя, то-есть до разделения, у них для выражения высшего существа или божества было одно слово "диво", сохранившееся и до настоящего времени в русском языке. Обратите внимание, что это слово среднего рода, то есть обозначает бесполое существо, дух. В санскритском оно получает уже окончание женского рода "дева", вероятно, в эпоху материнства, затем, постепенно изменяясь, оно постепенно становится "девас" и тогда дает начало греческому "феос" и латинскому "deus", где уже слышно окончание мужского рода, потом оно переходит в "дьяус", родительный падеж — "дзеус" и дает греческое "Зевс", то есть становится собственным именем главного из греческих богов. Затем, в эпоху отцовства, вырабатывается понятие о боге, отца всего живущего, о небесном отце, и вот является санскритское "дыушпитер", Djupiter — небесный отец, латинский Jupiter.

— Так вот откуда произошло это имя!

— Да, и Зевс, и Юпитер — все отсюда. Индия — мать религии. Если проследить хорошенько, то окажется, что и позднейшие религиозные обряды и обычаи взяты из Индии. Ex oriente lux!..[33]

— Однако вы прочитай нам целую лекцию, добрейший Авдей Макарович…

— Надеюсь, это не вредно?

— Я с наслаждением слушал мудрые слова сагиба и желал бы слушать их день и ночь, пока мудрость его не просветит мою темноту.

— Ну, вот видите, — рассмеялся Авдей Макарович, — а вы еще недовольны.

— О, нет! Я очень доволен и очень вам обязан, но…

— Что такое "но"? Предвижу, что это зловредное "но".

— Видите ли, Авдей Макарович… Вы не рассердитесь?

— Вы что, браниться хотите? Так не стесняйтесь: мы, ученые, к брани привыкли. Мы частенько так друг друга отделывали, что только держись. Поэтому, бранитесь, сколько хотите, — не рассержусь. Брань на вороту не виснет.

— Нет, кроме шуток… Мне кажется, что все, о чем вы говорили, — только одни предположения и что по поводу любого из этих предположений можно очень много наговорить, и за, и против…

— Вот чем напугать вздумали! Вот и видно, что вы, батенька, в нашем ремесле профан. Да что такое любая наука, как не цепь предположений, не цепь гипотез, более или менее удачно обоснованных? Наиболее вероятные гипотезы у нас называются даже законами и они служат таковыми до тех пор, пока не найдется смельчака, который их повалит…

— Ну, однако…

— Что однако? Гипотезы и гипотезы! Везде гипотезы! Вея наша жизнь — одна сплошная гипотеза! Разве в действительности мы знаем, что нас окружает? Нам просто кажется, что мы знаем, и только. Положим, мы видим тот или другой предмет, но таков ли он на самом деле, каким нам кажется? Мы видим его цвет, его форму, — но еще вопрос, таковы ли они в действительности, сами по-себе, без отношения к нашему зрительному нерву, независимо от нашего сознания? Мы слышим звук, но таков ли он на самом деле, как его воспринимает наш слуховой аппарат? Все это, батенька, неразрешенные загадки.