Ариасвати - [55]

— А разве ты жид, что тебя Андреем зовут? — закипятился доктор: — Ведь это жидовское имя?

— Фу, чорт с маслом!

— Ну-да, чорт с маслом, — вот тебе еще доказательство: у немцев чорт с маслом, а у русских без масла.

— Повторяешься, брат! Слышал я твою остроту еще, когда ты в первый раз из Пошехонья с толокном приезжал.

Андрей Иванович расхохотался.

— Ах, ты, немчура этакая! Когда же я из Пошехонья с толокном приезжал? Да и опять-таки: Пошехонье Ярославской губернии, а я — Костромской.

— Неважно. В соседях, брат! Толоконник!

Андрей Иванович расхохотался еще сильнее, вероятно, потому, что ему не приходилось хохотать на своем острове и теперь он хотел наверстать потерянное. Глядя на него, доктор сначала кисло улыбался, затем пустил жиденький смех и наконец расхохотался еще сильнее Грачева.

— Ведь, вот ты какой, Андрюшка, — сказал он, присаживаясь на кушетку и тыча приятеля пальцем в бок: — как только приедешь, так меня и раздразнишь.

— Уж больно уморительно ты кипятишься, — продолжал смеяться Андрей Иванович.

В передней послышались торопливые шаги с аккомпанементом громкого сопенья и в комнату, задыхаясь от беготни по лестницам, ворвался Митрофан, личарда братьев Ликоподиум. Завидя Грачева, он любезно осклабился и низко поклонился.

— Что тебя никогда нет? — заворчал насупившись, доктор. — Подогрей самовар… да, вот, сбегал в лавку… Погоди, я дам денег.

Доктор схватился за карман и ушел в соседнюю комнату.

— Здравствуйте, Митрофан Лукич, — сказал Грачев.

— Кузьмич, сударь. Мое почтение-с. Как вас Господь милует?

— Ничего, спасибо. Ты как поживаешь? Все в портерной?

— Помилуйте, сударь, чего я в ней не видал, в этой портерной? Если я захочу себе удовольствие предоставить, так это я завсегда могу и без портерной? Это все Карла Карлыч нажаловались, — прибавил он, понизив голос и осторожно косясь на дверь, за которой скрылся доктор: — Житья мне от них нет, — все брюзжат, все брюзжат-с!

— Разве Вильгельм Карлыч лучше?

— Как можно, сударь! Известно лучше.

— А забыл ты, как он тебя за воротник тряс?

— Это точно, рассердятся, за воротник трясут… Иной раз так вытрясут, что и хмель разом выскочит… А все же барин добрый. Как можно сравнить!

Вошел доктор.

— На, вот, — сказал он, передавая Митрофану беленькую, — возьми портвейну, — знаешь, той самой марки, — да ветчины, да сыру… Масло у нас есть?

— Надо быть.

— Фаршированную утку возьми, да ливерной колбасы, да смотри — живее! — не пропадай.

Митрофан взял самовар и исчез из комнаты.

— Вот, как ты нынче — Лукулловские пиры задаешь! Или практика завелась? — спросил Грачев.

— Ну, какая практика, — наморщился доктор, усаживаясь снова на кушетку, — так себе: старушки две-три богатеньких. Езжу, бром с касторкой прописываю.

— Ну, а с микробами все возишься?

— Еще-бы! Это, брат, настоящее дело.

— Уж и настоящее? Нашел тоже! Коки да микрококи, бациллы да вибрионы…

— Коки да микрококи? Ты, брат, с ними не шути: все дело в них. Теперь, брат, уж никто не сомневается, что все причины болезней в них, что в них же и противоядие надо искать.

— Ну, что же — ищешь?

— Ищу.

— Значит, по пословице: клин клином выбивай?

— Именно. Все замечательнейшие исследователи этого вопроса: Вильгельм Ру, Ван Ресс, Ковалевский, Судакевич, фон-Бюнгнер…

— Фу-ты, батюшкн! Да ты хоть дух переведи.

— Судакевич, фон-Бюнгнер, Подвысоцкий, Попов…

— Карл Ликоподиум, — подсказал Андрей Иванович в тон увлекшемуся приятелю.

— Карл Ликоп… — начал было тот, но, заметив свою ошибку, остановился и расхохотался. — Фу, чорт с маслом, вечно ты, паясничаешь! Ну, коли хочешь, слушай, а нет, так…

— Слушаю, слушаю, — выкладывай, что у тебя там есть.

— Все исследователи пришли к такому выводу, что наука может взять на себя руководство фагоцитарной деятельностью…

— Это что еще за штука?

— Фагоциты?

— Да.

— А это амебообразные пожирающие клетки… В силу химиотаксии, они пожирают все, что в данном случае излишне или вредно для организма… Ведь в организме идет вечная война… Возьми, к примеру, хоть поперечно-полосатые мышечные волокна…

— Ну, хорошо, возьму.

— Ну, вот: промежуточная плазма съедает сократительные призмы…

— Что же из этого?

— То, что изучение влияний, усиливающих и ослабляющих фагоцитов, должно повести к пользованию последними для увеличения блага и уменьшения вреда, причиняемого ими.

— Так. Ну, и что же, известно что-нибудь в этом роде?

— Как же, как же, уже достоверно известно, что тепло и продукты жизнедеятельности некоторых микробов усиливают, а холод, хинин, обрин и некоторые другие вещества ослабляют деятельность фагоцитов…

— Так. И отрубил же ты, Карлуха! Так по писанному и валяешь…

— Так-то, брат. Вся штука вот в этом, — доктор указал на стеклянные трубочки, наполненные чем-то вроде разноцветного гноя.

— Это еще что такое…

— Это культуры различных бактерии, это вот — сибирская язва, это — сап, это — синий гной, это…

— Гной? Фу, мерзость какая!

— Мерзость? Ах, ты толоконник!

— Ах, ты немецкая колбаса!

Приятели, шутя, начали бороться. Через несколько минут Андрей Иванович скрутил и усадил на кушетку задохнувшегося доктора.

— Ну, уж костромской медведь! — заговорил тот, отдышавшись: — того и гляди, — кости переломает…