Ариасвати - [3]

После этого я переменил план своего знакомства с бумагами моего покойного друга и взялся за связку № 1. Развернув эту связку, я прежде всего увидел в ней лежавшее сверху тетради запечатанное письмо с надписью на конверте, рукой покойного Андрея Ивановича: "Прошу передать после моей смерти это письмо и все мои бумаги, лежащие в левом шкафике письменного стола, другу моему — такому-то". Затем следовал мой полный адрес.

Это было именно то, что я искал. Я не сомневался, что в этом письме найду ответ на занимавшие меня вопросы. Я торопливо сломал печать к вынул письмо. Оно состояло из нескольких листиков почтовой бумаги, исписанных сплошь крупным, размашистым почерком покойного.

Вот это письмо.

8 Апреля 18.. Грачевка.

Дорогой друг! Когда это письмо попадет в твои руки, меня уже не будет в числе живых. Все для меня будет кончено в этом свете, точнее — в этой форме. Судьба оказалась сильнее меня. Вот она, эта роковая ανάγκη[2], которой подчиняются сами боги. Ты помнишь, с каким презрительным сожалением я смотрел на ваше серенькое будничное прозябание. Все вы, живущие на земле, казались мне жалкими червями, прикованными к земному праху только для того, чтобы весь свой век пресмыкаться в пыли, — тогда как я высоко-высоко парил над этим прахом земли, свободный, как воздух, и смелый, как молния, носимая в лазури небес на крыльях могущественнейших, чем крылья орла, по произволу направляя свой полет туда, куда влекло меня желание. Я считал себя владыкой всего безграничного пространства, по которому носился мой Гиппогриф, послушный малейшему движению руки своего владыки. Я не поменялся бы своей участью ни с одним из могущественнейших монархов на всю их призрачную власть, которой они так дорожат. Что значила для меня власть этих жалких повелителей земли, бессильно копошившихся где-то далеко внизу, у меня под ногами, и так же пресмыкавшихся во прахе, как их задавленные рабы? Бедные царьки! Как высоко ни ставили они себя над своими рабами, они не в силах были подняться над этим прахом, в котором они должны влачить всю свою жизнь от колыбели до могилы. Напрасно кичились они с высоты своих дворцов и башен, — что значила сама легендарная вавилонская башня пред заоблачными высями горных вершин, высоко над которыми я мчался, как ураган, и кроме желания, кроме собственной воли в целом мире не было силы, которая могла бы управлять моим полетом и сказать мне: "стой", когда я летел, как стрела, пущенная из лука. Так думал я тогда, потому что я не знал этой силы, этой грозной ανάγκη, пока она не вышла наконец из темных недр неизвестного и не стала на моем пути. Мы неожиданно столкнулись в то время, когда перед глазами моими поднималась завеса с глубочайших тайн мироздания… Столкновение это имело для меня роковой исход: я был разбит, уничтожен. Когда я пришел в себя, когда, наконец, сознание осветило весь ужас моего падения, я не нашел уже в себе сил, которые были бы способны поднять меня на ту высоту, с какой я был низвержен. Круг мой был завершен, роль была сыграна. Мне оставалось только умереть, и я умираю.

Сначала я хотел мести. С этой целью я припоминал и записывал мельчайшие подробности происшествия, я хотел, чтобы, ознакомившись с ними, ты был в состоянии отомстить за меня. Но чем больше я вдумывался в события, предшествовавшие роковой катастрофе, тем более замирало во мне чувство злобы и мести, и теперь я хочу только одного, чтобы бесследно не пропало для мира то, что я узнал и что кроме меня никто уже рассказать ему не может. Рукою умирающего, на тебя возлагаю я эту обязанность: во имя старой дружбы, во имя воспоминаний детства, во имя священных стремлений юности передай миру то, чего не в силах уже передать мой коснеющий язык. Я поручаю тебе в полное распоряжение все мои бумаги и письма, по которым ты легко восстановишь все события моей жизни, все те странные, даже невероятные открытия, на которые натолкнула меня судьба. Я передаю тебе также все планы, чертежи и вычисления, с помощью которых, если захочешь, ты можешь построить новый Гиппогриф и на нем проникнуть туда, откуда я был позорно изгнан. Я хотел бы от всей души, чтобы ты восторжествовал над моим счастливым соперником, но берегись: он обладает такой силой, о которой у нас, в Европе не имеют понятия и которая, как ты увидишь из этих бумаг, встречается только в одних трущобах Индии.

Разбери же эти бумаги терпеливо и внимательно и ты узнаешь все, в подробности. Собери отрывки моих дневников, приведи в порядок письма. Я знаю, это потребует много времени и труда, такого труда, который мне уже не по силам, но будь уверен, что ты не потеряешь времени напрасно. То, что ты узнаешь из этих бумаг, вознаградит тебя вполне за потраченный труд. Я скажу даже более: твое имя, наряду с моим, будет жить в отдаленном потомстве, будет сиять во тьме веков вместе с именами тех гениев, которым мир обязан великими открытиями на пользу человечества…

Не думай, что я сошел с ума перед смертью, что у меня развилась мания величия, что во мне говорит теперь болезненное, доведенное до крайности самообожание. Нет, мой друг, я никогда не страдал этим недостатком и к несчастью все еще нахожусь, как пишется в духовных завещаниях, "в здравом рассудке и твердой памяти". Ты помнишь, что я не был честолюбив, не желал играть не только первенствующей, но даже сколько-нибудь выдающейся роли. Одно только было для меня дорого: я только хотел сохранить свою независимость. Я не изменился и впоследствии. Но отчего же умирая не сказать о себе правды? Неужели, из боязни быть обвиненным в самомнении, я должен надеть на себя личину ложной скромности и придать своему открытию меньшее значение, чем оно имеет в действительности? Нет, я не буду лицемерием унижать последних немногих остающихся мне в жизни минут.