Ариадна - [85]

Чем больше я узнавала Ипполита – а я, хоть говорили мы совсем мало, казалось, чувствую его, вижу насквозь, – тем больше понимала, каким может быть мужчина. И моя обида на Тесея, вскипая, превращалась в бушующий поток ненависти. Я не находила покоя в душе, сна в постели, утешения в детском смехе.

Исправить все зло, совершенное им за годы нашего брака и до того, я не могла, слишком его было много. Зато могла действовать исходя из известного мне уже давно, осмелиться наконец что-то предпринять. Отправиться на Наксос и увидеть сестру.

Глава 27

Ариадна

Ветер сменился, посвежел, задул теперь в сторону моря – Эол направлял воздушные потоки по собственной прихоти. Этот ветер принес с собой аромат сирени и чабреца, густой, дурманящий. Тавропол ворочался и громко плакал, толкая меня в грудь маленьким твердым лбом. Я приспустила ворот платья, чтобы покормить его, и вскоре опять наступила тишина.

Что такое звучало в голосе Федры? С нежностью произносила она имя Ипполита. Мечтательно обращала взгляд к горизонту, в сторону Афин. На щеках ее зажегся румянец, на меня Федра не смотрела, захваченная видением, которое узрела, соткав, мысленным взором. Не на горной тропинке с сестрой стояла она теперь, а безнадежно затерялась в ином каком-то месте, откуда я и не надеялась ее вернуть.

Сказанное Федрой меня встревожило, а еще больше – ее переменившийся тон. О Миносе и Тесее сестра говорила с горькой насмешкой, с острым презрением, внедрявшимся в каждое слово. А едва принялась рассказывать о прибытии пасынка в Афины, как речь ее потекла гладкой струйкой меда. Сладкие, тягучие слова полились, неотвратимые и неостановимые.

– Федра, – вмешалась я наконец, подыскивая слова. Тавропол дернул головкой, молоко закапало ему на грудь, и я неловко попыталась вытереть его краешком платка и устроить поудобнее, но непослушные пальцы отяжелели, запутались. Нужно было выложить, что думаю, как можно аккуратнее, но я медлила, колебалась – да и ребенок отвлекал – и никак не могла излить свою сестринскую мудрость. – Ты так говоришь об Ипполите, как будто не просто материнские чувства к нему питаешь…

Я осеклась, не договорила, но почувствовала, как несказанные слова отчетливо прогремели в воздухе.

– Ах, Ариадна! – Она, кажется, теряла терпение от моей глупости и медлительности. – Да что я знала о любви? Ребенком была, когда Тесей явился на Крит. Нарисовал красивую картинку и ослепил меня, но я скоро поняла, какой он на самом деле, и сердце мое осталось чистым, нетронутым. Пока не явился Ипполит, я и не знала, каким наполненным, изобильным оно может быть. Он противоположность Тесею во всем. Когда Тесей небрежен, он внимателен, и нежен, когда Тесей сух. К тому же так крепок в своей добродетели, так не похож на испорченного, подлого отца!

Страстный звон в ее голосе начисто заглушил бы любой мой ответ, а я его еще и придумать не успела. Федре казалось, что она уже совсем не та девчонка, покинутая мною тогда, но я-то видела: ее упрямая решимость никуда не делась, оставалась непреклонной по-прежнему. Она откинула волосы с лица, покрутила прядь в кулаке, будто бы засомневавшись, пусть лишь на миг, что дальше сказать. А потом продолжила:

– Он посвятил себя Артемиде. Охотится с копьем и луком, зверей убивает во славу богини. Как и она, дал обет целомудрия. И в этом мы похожи, ведь я не изведала любви, а потому душой и сердцем непорочна, подобно ему. Мы могли бы открыть друг друга заново, прийти друг к другу чистыми, словно в первом цветении юности.

Я видела, как похожа она на себя прежнюю, как дерзко выставляет вперед все тот же упрямый подбородок, и сердце мое мучительно стучало. Однако безжалостно яркий свет солнца обнаружил и слегка обвисшую кожу, и слабые, но очевидные признаки морщин, расползавшихся от уголков глаз. Федра еще не утратила красоты, но долгие годы несчастливого брака отразились на ее лице – брака с отцом этого самого благородного юноши. Неужели она не видит, сколь многое препятствует ее любви? Как может быть так глуха к своим собственным словам?

Она засмеялась, отрывисто, визгливо, безрадостно, и качнула головой.

– Это я и пыталась ему сказать, не раз, не два и не три. Пыталась! Но слова твердели во рту, как камни, и ничего не выходило. Тогда я попросилась с ним на охоту – я, которая и копья в руках никогда не держала! Но ради Ипполита отважилась и в лес пойти, и в горы помчаться со сворой собак. Подобно вашим менадам, я, отдавшись наслаждению погоней, забыла о приличиях и достоинстве, для царицы обязательных, и никакие заботы не тяготили меня. Думала, там, на воле, мы с Ипполитом сможем удалиться от всяких любопытных глаз, и тогда я открою ему сердце. Мечтала, что мы, подобно Афродите с прекрасным Адонисом, найдем укромное местечко и вместе отдохнем от охоты. Я вспоминала рассказы об Эос, богине утренней зари, которая частенько убегала от древнего мужа в лес, на свидание с молодым красавцем Кефалом.

Я ахнула. Федра всегда была прямолинейной. Но говорить такое вслух, не таясь!

Увидев мое лицо, сестра скривила рот.

– Ты, кажется, глядишь на меня в ужасе, дорогая сестрица, но я всего лишь обращаю внимание на поступки богов. Ничего подлого, распутного и грязного у меня и в мыслях не было, хотя Тесей только этим и занимался, однако же его повсюду чествуют как героя! Ты же сама, хоть и слушаешь теперь так ошеломленно о моих любовных мечтаниях, – сама охотно легла с Тесеем в постель прямо здесь, на этом самом острове, хотя женой ему не была. И как ты только смеешь судить меня, движимую лишь глубокой и искренней привязанностью к мужчине, который гораздо благородней и чище любого, тебе знакомого, ты, вышедшая замуж за бога, известного своим развратом и пьянством, чьи последовательницы идут наперекор отцам, бросают мужей и сыновей, чтобы предаваться безумным ритуалам в честь Диониса в горах, где никто не видит их грязного разврата!