Архивных сведений не имеется - [9]

– Ушли, однако… – коротко бросил Владимиру, который помогал ему снять насквозь промокшую одежду.

Больше в этот вечер и все последующие дни о Делибаше и его компании не говорили. Правда, Макар настоял на том, чтобы, отправляясь в очередную вылазку к заветной дайке, Владимир брал с собой карабин – плечам тяжело, зато душе спокойно. И сам постоянно был настороже.

Так прошла неделя, затем вторая. Дожди прекратились, в последний раз перед долгой зимней спячкой взбурлил ручей; ударил крепкий морозец. Добротный кожаный мешок Владимира вмещал в себя уже фунтов семьдесят золотого песка и самородков. Еще день-два и можно было возвращаться в места обжитые, тем более, что и соль и сахар были на исходе, не говоря уже о муке – последнюю лепешку съели как самое дорогое лакомство в тот вечер, когда Владимир отыскал золотоносную жилу.

В ночь перед новолунием легли спать поздно: Владимир долго читал Библию, которую купил по случаю года два назад (в последнее время он стал очень набожным), а Макар подшивал прохудившиеся торбаса.

Дверь скрипнула неожиданно громко. Макар, который, как и все старики, спал чутко, проснулся первым и, вскочив на ноги, схватил винчестер. Но выстрелить не успел – сильный толчок свалил его на пол. Владимир, на которого навалились сразу двое, ощутил удар ножом в плечо – низкий потолок, темень и теснота избушки помешали бандитам рассчитать удар вернее. Боль обожгла сильное тело, и в следующий миг, взревев медвежьим рыком, он расшвырял убийц в стороны. Задребезжала посуда, кто-то истошно завопил, попав под кулак Владимира. Затем затрещала дверь, и три темные фигуры одна за другой промелькнули в ее проеме.

Простоволосый, страшный в гневе, Владимир выскочил вслед за Макаркой, который тут же вскинул винчестер и выпалил по бандитам, не целясь: тощего Делибаша он узнал сразу. Тот охнул, завалился на землю, но затем поднялся и быстро заковылял в спасательные заросли стланика.

И в этот миг резко и гортанно закричал китаец Ли. Молниеносно взмахнув рукой, он выпустил в воздух маленькую серебристую рыбку – остро отточенный нож. Макар охнул и выронил винчестер.

– Мака-арка-а! – закричал Владимир, подхватив на руки бесчувственное тело якута.

7

С продуктами вышла неувязка: взрыв на перевале, который уничтожил следы главарей белобандитов, напугал оленей, и две упряжки свалились в пропасть. Но беда не ходит в одиночку: примерно через две недели после случая на перевале ночью волчья стая разогнала ездовых оленей. Поутру удалось разыскать только двух, остальные или присоединились к своим диким сородичам, или стали волчьей добычей.

Почерневший от мороза Деревянов рычал, словно затравленный зверь, – на одной из утраченных упряжек хранился запас спирта, и вынужденное трезвое существование бесило его больше, чем значительное ограничение дневного пайка.

Молчаливый Кукольников проявлял чудеса выносливости, прокладывая лыжню практически бессменно. Казалось, что его бледно-желтые щеки вовсе не чувствительны к свирепому морозу; может, потому, что он каждое утро подолгу втирал в кожу вонючий нерпичий жир, от которого Деревянова тянуло на рвоту.

Безразличный ко всему Христоня, закутавшись в башлык так, что виднелись только его блудливые глаза, прислуживал как всегда безотказно и сноровисто. Если и проскальзывала какая мысль в его чубатой голове, так это, пожалуй, всего лишь одна – перехватить лишний кусок с пайки господ офицеров.

Бирюлеву приходилось тяжелее всех: пытаясь остановить взбесившихся от страха оленей, он свалился в расщелину и подвернул ногу. Теперь Бирюлев хромал с каждым днем сильнее, тащился позади, налегая на самодельный костыль. Нога распухла, стала толстой, неуклюжей, не влезала в торбас, пришлось обмотать ее огрызками оленьих шкур – остатками пиршества волчьей стаи.

Проводник, старый якут Колыннах, которого силой заставили вести эту компанию на поиски золотой жилы, обнаруженной Сафи-Бориской, шел вслед за Кукольниковым. Морщинистое лицо с реденькой седой бородкой было непроницаемо спокойно; узкие глаза, несмотря на преклонные годы каюра, смотрели молодо и остро. Поутру перед очередным выходом на тропу Колыннах подолгу молился, стоя на коленях перед крохотным амулетом – искусно вырезанной из моржового бивня фигуркой какого-то якутского божества, которую он носил на кожаном шнурке под кухлянкой. Вспыльчивый Деревянов однажды попытался прервать этот языческий обряд старого якута, но Колыннах с невозмутимым видом уселся на снег и отказался идти дальше даже под угрозой расстрела. Пришлось всей компании битый час ползать по сугробам в поисках костяного идола, выброшенного Деревяновым. С той поры каюра оставили в покое.

Последнего оленя прирезали уже на полпути к цели – везти было практически нечего, а желудки все чаще давали о себе знать голодными спазмами; ноги дрожали, подкашивались, привалы участились, и за день они проходили ровно половину того расстояния, что в начале пути.

Как ни старались экономить, но вожделенное мясо исчезло уже к концу второй недели после забоя последнего оленя.

Выручал старый Колыннах, которому, поколебавшись, все-таки вручили карабин, обойму патронов и приставили Христоню в качестве надзирателя – кто его знает, что у этого туземца на уме…