Архив шевалье - [19]

…Профессор ехал на вечернюю лекцию специально ради Каленина. В научных кругах он был хорошо известен как специалист по международному праву, а с некоторых пор стал куда более знаменит как писатель. Первый его роман, написанный, когда ему было уже далеко за пятьдесят, назывался «Умри вчера, Магда!» и вызвал страшный переполох в немецком обществе. Книга была посвящена судьбе нескольких немецких женщин, чьи мужья не вернулись с Восточного фронта, а одного казнили по приговору Нюрнбергского трибунала как нацистского преступника. Роман шокировал сытую и умиротворенную немецкую публику тем, что в нем вина за фашизм и Вторую мировую войну возлагалась не только на Гитлера и его приспешников, но и на немецкую нацию в целом.

Особенно досталось женщинам. Якобсен выдвинул идею, что преклонение перед Гитлером – это в первую очередь массовое проявление известного женского психологического феномена: влюбленности жертвы в насильника и маньяка. Больше того, Якобсен утверждал, что подтвержденная позже импотенция Гитлера только усиливала влечение к нему значительной части немецких женщин…

«Обезумевшие от сексуальной сублимации немецкие овчарки и привели к власти этого психа!» – утверждал Якобсен, имея в виду немок.

Надо ли говорить, что отношение к литературному творчеству профессора было в Западной Германии, мягко скажем, критическим. Были, правда, те, кто считал его непризнанным гением. Но другие, каковых среди интересующихся литературой немцев было подавляющее большинство, при его появлении делали вид, что не замечают, дабы избежать необходимости здороваться и подавать ему руку. А Якобсен платил им тем же, демонстрируя полное пренебрежение к общественному мнению и готовность взрывать его новыми неординарными суждениями и поступками…

Интерес Якобсена к русскому ученому был вызван тем, что он набрел в библиотеке на советский журнал «Вопросы истории», в котором была опубликована статья Каленина, посвященная его скандальному роману. Оценки молодого советского литературоведа потрясли профессора своей точностью и абсолютной свободой мысли. И это было вдвойне удивительно, учитывая, что роман на русский язык не переводился, а значит, Каленин читал его в подлиннике. А вскоре кто-то рассказал профессору, что тот самый Каленин, который написал блистательную статью про его роман, стажируется нынче в Боннском университете и намерен на днях посетить открытую лекцию профессора Ламсдорфа, посвященную внешней политике Советского Союза.

…Московского стажера он вычислил именно по майке, прославлявшей советский хоккей. Профессор широко раскинул длинные руки и, улыбаясь всеми частями своей физиономии, которая напоминала морду старого верблюда, вытянул в сторону Беркаса свои огромные влажные губы.

– Здравствуй, Каленин!!! – завопил профессор. – Долго эта херня будет продолжаться? – вполне сносно выговаривая русские слова, спросил он, а потом решительно хлопнул Беркаса по плечу и неожиданно вцепился ему в обе щеки, теребя их так, как это делают взрослые, когда хотят приласкать маленького щекастого карапуза. – Почему ты меня не нашел… – Немец на секунду задумался, пытаясь найти нужное русское слово, и, не найдя, вставил немецкое: – …sofort[8], скотина?! Ты уже два месяца в Бонне, а мы до сих пор с тобой не выпили!

Беркас ожидал от своего пребывания на немецкой чужбине чего угодно, кроме возможности услышать в стенах Боннского университета, где, как известно, учился сам Карл Маркс, знакомое слово «херня», которое было произнесено пожилым долговязым немцем. Но еще большее потрясение он испытал, когда почувствовал, как крепкие пальцы незнакомца бесцеремонно дергают его за щеки.

– Что вы делаете?! – заорал он по-русски, пытаясь увернуться от бесцеремонных объятий. – Кто вы, черт побери?

– Ты не знаешь меня? – абсолютно искренне удивился Якобсен и обидчиво зашевелил влажными губами. – Как же так, дружище?! Как ты можешь меня не знать?! Я старый Адольф! Ты же читал мой роман! Ты даже хвалил его, маленький распиздяй!

Беркас умоляюще взглянул на Ганса, и тот, быстро разобравшись в ситуации, шепнул ему:

– Это Якобсен! Тот самый… Не обращай внимания на его манеры… Он всегда так! Что он тебе сказал?

Переводить сказанное профессором Беркас, разумеется, не стал – главным образом потому, что абсолютно не представлял, как перевести на немецкий несколько ключевых русских слов, примененных экстравагантным литератором для усиления своих эмоций. Но на фамилию Якобсен среагировал тут же.

– Мистер Якобсен? – Он ловко увернулся от очередной попытки профессора дотянуться до его лица. – Я искренне рад с вами познакомиться! Я в восторге от вашего романа! Это сильная литература…

– Ну да, – перебил Якобсен, – только вы в Союзе Советских Социалистических Республик не хотите его издавать. Я даже знаю почему: вас смущает сцена изнасилования моей героини русским офицером. Так?… – Профессор вновь потянулся было к щеке Каленина, но передумал. – Вы и вправду будете слушать этого выскочку, Ламсдорфа? – неожиданно спросил он.

Каленин растерялся и не нашелся что ответить. Он снова умоляюще взглянул на Ганса, но тот, естественно, никак не мог принять участие в разговоре, который шел на русском языке.