Архитектор и монах - [6]

3. Соблазны

– А ты интересуешься революцией? – спросил Джузеппе.

Странно он выразился.

Я попытался объяснить ему, что революцией нельзя интересоваться. Революцию можно делать. Или бороться против революции, но это бессмысленно. Революция все равно победит. Еще можно стоять в сторонке и по-глупому надеяться, что революция не даст тебе по башке. Еще как даст. Сильнее всего дает вот таким интересантам. Ты не понял? Скажу понятнее: я интересуюсь борьбой рабочего класса. Против несправедливости. Ты давно живешь в Вене, дорогой Джузеппе? Месяц? Или год? Неважно. Трех дней хватит, чтобы понять всю мерзость капитализма. Слишком много бедных. Ужасно бедных. Прямо под носом у богатых. Выйди из шикарного ресторана и пройди два квартала. Увидишь страшную бедность. Богатым наплевать, а бедные слишком тупы. Но в том, что они тупы, тоже виноваты богатые. Будет революция. Сильнее всего достанется равнодушным наблюдателям.

В общем, я сказал ему, что хочу бороться за социализм.

Он встал и пожал мне руку.

И пригласил меня в один социалистический кружок. Прямо сегодня, сейчас. То есть через полтора часа.

Но сначала – к себе. Сказал, что ему надо взять кое-какие бумаги. И чтоб я с ним вместе поднялся в его квартиру. В маленькую квартирку, где он жил, одинокий свободный философ с небольшим доходом, который позволяет ему не служить, а писать трактаты, и все такое. Тут недалеко, буквально десять минут небыстрым шагом.

Мне стало тревожно от таких предложений. Что ему от меня надо? Поэтому я сказал, что в кружок, пожалуй, приду, спасибо большое, но что мне как раз сейчас надо зайти в одно место по срочному делу. Поэтому сегодня я не смогу быть его гостем. Но я непременно успею, и мы непременно увидимся. Мне как раз нужен час с небольшим, чтоб нанести один краткий, но обязательный визит.

Кажется, он понял, что я вру. Но не подал виду. Еще раз протянул мне руку, прощаясь. Потом сказал: “Ох, что же это я!” – попросил у кельнера карандаш и клочок бумаги, написал мне адрес, куда прийти. У него был круглый, очень разборчивый почерк.

Я сказал: “Благодарю, до встречи у господина Клопфера, у товарища Клопфера”. Так значилось в его записке – фамилия хозяина квартиры, где собирался этот социалистический кружок.

Он протянул мне руку в третий раз. Мне это показалось назойливым и странным, и я, высвобождая свою ладонь из его пальцев, уже точно знал, что ни в какой кружок ни к какому Клопферу я не пойду.

Мне хотелось унести ноги.

Спасибо за булочки и кофе, за интересный разговор, но – прощай, дорогой Джузеппе. Я тебя боюсь. Сам не знаю почему.

Но у меня часто так бывало. Я решал, я наверняка и точно решал, что не буду чего-то делать, воздержусь, запрещу сам себе – но одновременно я уже знал, что все равно это сделаю. Или наоборот, сам себе обещал что-то обязательно сделать, во что бы то ни стало сделать, клятву себе давал – но тут же во мне звучала одновременная мысль: мол, не клянись, не старайся, все равно ничего не сделаешь, будешь кверху пузом лежать на кровати и глядеть в потолок или полдня прошатаешься по улицам.

Вот и сейчас.

Я говорил себе, что вижу Джузеппе в последний раз, но что-то в мозгу шептало мне – вы увидитесь через два часа, через два часа. То есть на самом деле, выходит, мне хотелось продолжить наше знакомство. А если мне хотелось – то зачем же насиловать свою волю? В конце концов, я точно так же могу пообещать себе, что буду регулярнейшим манером посещать этот социалистический кружок, но тут же у меня появится мысль “да пошли они к черту” – и я больше ни разу туда не приду.

Решив так, я вышел из кафе, помахал рукой – в окне виднелся силуэт Джузеппе, и он тоже, кажется, махнул мне на прощанье.

На самом деле у меня не было никакого дела. Я решил зайти домой. Просто так, ни за чем, освежиться над раковиной. Хотя какой это дом? Съемная комната: кровать, стол, шкафчик, два стула. Кухня общая с другими жильцами и с хозяйкой. Зря я зашел домой. Госпожа Браун, хозяйка, была в коридоре. Она была в просторном халате с китайскими драконами. Она стояла, загородив мне путь к двери в мою комнату.

– Нам пора поговорить, – сказала она.

– Я знаю, что я вам должен, – сказал я. – Я отдам. Я на днях отдам. Послезавтра.

– Вы испытываете мое терпение, – сказала хозяйка. – Испытывать терпение женщины – это не по-мужски.

– Мне должны заплатить за картины, – сказал я. – Я сделал несколько акварелей. Венские улицы в дождь. Венские театры. И еще цветы. Заказчику понравилось. На днях будут деньги.

Я соврал, к сожалению. Потому что заказчик сказал, что все зависит от покупателей. Купят – не купят, вот от чего зависят деньги. Заказчик был хозяин гравюрной лавки, там в основном продавалась всякая старина, но и всякий fin de siecle тоже, и я уломал его взять мои акварели. Они были немножечко под fin de siecle. Он согласился вывесить мои картины, одну даже в витрине, но не дал денег вперед. Хотя я был согласен на выгодный дисконт. Выгодный для него, я имею в виду. Но он не согласился. Но спасибо хоть, что взял на продажу.

– Я недавно была в кабаре, – сказала госпожа Браун. – Там были клоуны. Один сказал: “Я художник, купи у меня картину!”. Другой сказал: “Почем?” – “Сто крон!” – “Что так дорого?” Тот говорит: “Но тут одного холста на пятьдесят крон!” А второй ему отвечает: “Ха-ха! Но ведь это же был чистый холст! А теперь он весь в краске!” Смешно, правда?