Архитектор и монах - [54]

У нас в Австрии с этим было чуточку легче.

Хоть один народ, но все-таки две страны, и это неплохо.

Бедная Ева. Всего двадцать шесть, а так странно, так старо выглядит.

Или целых двадцать шесть – а все еще ни мужа, ни детей.

Все равно бедная.

Она написала, что всегда хотела стать артисткой. Наверное, неслучайно вставала у окна лицом на улицу и читала стихи. Потом, когда окончила школу, никак не могла устроиться на работу. Училась неважно, если честно. Средне училась. Особенно по математике, физике и химии. Папа устроил ее работать в фотографическую студию. Однажды пришел и сказал, что договорился с хозяином. Студия “Эльвира”, было такое заведение недалеко, четверть часа пешком. Довольно известная фирма.

“…папа сказал это маме, прямо в прихожей, а я была в кухне и все слышала. Папа сказал: “Я договорился с Генрихом Гофманом, она пойдет работать в “Эльвиру””. Мама сказала: “Она там все переколотит, переломает, фотокамеры очень дорого стоят, мы потом не расплатимся с этим Гофманом, она же ничего не соображает”. Папа сказал: “Какие, к черту, фотокамеры! Кто ей даст дотронуться до фотокамеры? Она будет работать ножками”. Я вышла из кухни и сказала: “Значит, я буду работать рассыльной? Бегать с пакетами?” Мне стало очень обидно, я чуть не заплакала. Я вообще очень легко плакала, и сейчас тоже, не обращайте внимания. Вот я вспомнила эту историю и опять чуть не заплакала. Я сказала: “Бегать с пакетами по всему городу?”. Но папа вдруг улыбнулся, подошел ко мне, обнял, погладил по голове, и сказал: “Что ты, Ева! Ты у нас такая красивая! Господин Гофман будет тебя фотографировать. Ты будешь ему позировать – то с цветами, то с зонтиком, то с собачкой!” “Для открыток?” – я даже не поверила такому счастью. “Да!” – сказал папа. “Ура! Ура! Ура!”

Но оказалось совсем не ура. Сначала, конечно, пришлось побегать с пакетами по городу. Отнести туда, принести оттуда… Но ничего. Потому что впереди были съемки для открыток. А потом, когда господин Гофман начал меня фотографировать, оказалось, что это очень трудно. Господин Гофман говорил, что я не так стою, не так улыбаюсь, не так ногу держу. “Странное дело, – говорил господин Гофман, – такая хорошенькая в жизни, а получается неважно. Неплохо, неплохо, но не так, как думалось поначалу. Казалось, что будет просто чудесно. Но что-то не то. Ты очень мила, но в движении!”.

Потом сказал, что мне надо раздеться совсем догола, он выйдет из комнаты, а я закроюсь зонтиком, чтобы ничего не видно, но при этом видно, что я голая. И он меня так сфотографирует. Он сказал, что это будет очень привлекательно. Я сказала: “А вы честно не будете подсматривать?”. Он сказал: “Ева! Я тебе в отцы гожусь, мне сорок шесть лет! У меня дети – твои ровесники. Мы с тобой на работе, это не флирт, а работа, запомни, ра-бо-та!”. Тогда я сделала, как он сказал. Он вышел, потом вошел. Он стоял далеко, глядел через фотоаппарат и только говорил мне, как двигать зонтик. Чтобы с одной стороны было голое плечо, а с другой – голое бедро. То есть чтобы видно было, что на мне нет ни лифчика, ни трусиков. Потом вышел из ателье и из-за двери сказал: “Теперь одевайся”. Открытка получилась очень красивая, но мама очень сердилась, а папа – нет, хотя я думала, что будет наоборот. И еще мы много таких открыток сделали.

И еще я должна рассказать один секрет, я вам очень доверяю, сама не знаю почему. Я когда вас первый раз увидела в Мюнхене в квартирном бюро, я сразу подумала: “Вот этому человеку можно доверять!”. Вот какой секрет: мне нравилось сниматься голой у господина Гофмана. Мне так это нравилось, что я сама придумывала новые сюжеты для открыток. Одна получилась вот какая: я увидела в магазине фототипию с какой-то известной картины знаменитого художника, там голая женщина стоит в лесу. Я сказала господину Гофману: “Давайте сделаем фотографию с этой картиной. Я стою голая и держу в руках картину, на которой голая женщина!” “Ого! – сказал господин Гофман. – Прекрасно, прекрасно! Очень талантливо! Отличная идея. Сама придумала? А то, понимаешь ли, папа твой говорил…” – “Что мой папа говорил?” – спросила я. “Ну, твой папа говорил, – господин Гофман слегка замялся, – что ты слишком робкая, не веришь в собственные силы”. Но я-то знала, в чем дело. Папа, наверное, говорил ему, что я очень глупая.

Ну и пусть, ну и пусть. Я больше на это не обижалась. И теперь не обижаюсь: дура-то я дура, зато господин Гофман очень красиво меня фотографирует. Одну фотографию – с фарфоровым блюдом – даже поместили на обложку художественного журнала. Это был журнал про фарфор. Господин Гофман хотел написать мою фамилию, но я сказала, что не надо. Все-таки я была голая.

Но мне очень, очень нравилось у него сниматься вот так. Иногда он даже не уходил из комнаты, когда я раздевалась, а просто отворачивался. Но ни разу не подсматривал. Я, когда раздевалась, и потом, когда одевалась, смотрела в его спину, не отводя глаз ни на секундочку. Но он не поворачивался. И он очень ко мне вежливо относился: смотрел на меня только через фотоаппарат, и сам ставил осветительные лампы и экраны, пока я была одетая. И не допускал в комнату никаких ассистентов.