Архитектор и монах - [40]

Священников, однако, не хватало.

Поэтому я служил еще и в маленькой церковке в Кунцеве. Там было подворье одного рязанского женского монастыря – бывшее, собственно, подворье, потому что сам монастырь лет десять как закрылся, но храм во имя преподобного Серафима Саровского остался. Я ездил туда два раза в неделю.

Я садился на трамвай – остановка, слава богу, была совсем рядом с Чудовым монастырем, у фасада Кремлевского дворца, который уж два десятка лет был закрыт на ремонт, совсем облупился и потерял всю красоту. Тем более что по всей длине здания был сделан широкий деревянный козырек на высоких столбах, целая галерея: штукатурка обваливалась и могла прибить прохожих. Трамвай подъезжал совсем пустой – почти все пассажиры сходили у Спасских ворот. Я садился слева, у окна, платил до конечной, трамвай звенел, катился вниз, выезжал из Боровицких ворот, и, если это был третий номер, то шел вверх по Знаменке и прямо на Арбат, а если четвертый – поворачивал сразу направо, доезжал до Сапожковской площади, там налево и по Воздвиженке опять-таки до Арбата. По Бородинскому мосту – и к Дорогомиловской заставе. Там было трамвайное кольцо, и оттуда ходил автобус номер два, до Сетуни. Я ехал до остановки “Монастырская улица”. Была такая улица в селе Кунцеве. Там, собственно, и был храм.

В автобусе я тоже старался сесть слева, у окна. Через год меня стали узнавать; бывало, что уступали место.

Не доезжая до храма, но уже вблизи от него, по левой руке, если ехать из Москвы – то есть как раз из окна, у которого я сидел, – я видел большой кусок чистого и густого леса. Мне сказали, как он называется: Матвеевский лес. Я думал и мечтал, что вот если бы православная русская церковь была не в таком загоне, была бы она сильна и богата – взять бы да и поставить посреди этого леса монастырь.

Чтоб он не был виден с Можайского шоссе, чтоб он был спрятан в лесу, чтоб к нему вела укромная тропинка, и только бы через полверсты видны были ворота. Матвеевский монастырь во имя святого Иосифа, обручника Богородицы. Или во имя Иосифа Аримафейского. Любого из моих покровителей. И чтоб я был в том монастыре настоятелем. Жил бы в красивой удобной келье. Можно сказать, в просторных покоях. Дышал бы зеленой свежестью лета, снежным воздухом зимы. А также смолисто-земляным духом весны и прелой прохладой осени. Простите меня, грешного. Ишь, настоятелем большого монастыря стать захотел. Любоначалие обуяло. А также просторные покои пожелал. Это уже любостяжание. Но как ни кинь, – с тоскою думал я тогда, – все равно не будет Иосифова монастыря в Матвеевском. Но исповедоваться в сих греховных помыслах я тоже не стал.

Вот, вам рассказал.

Вам двоим, милый мой Дофин, и вы, уважаемый господин репортер. Вот и все.

Нет, не все.

Ангел.

В тридцать восьмом году, кажется, летом – да, был июнь, сухой и теплый – трамвай, который привез меня к Дорогомиловской заставе, прибыл минут на десять раньше всегдашнего. Как-то он резвее бежал и не стоял на светофорах.

Я занял очередь к автобусу, дождался, когда кто-то встанет за мною. Это была пожилая тетка, судя по одежде и по рукам – работница. Было воскресенье, и она, наверное, ехала к родным, куда-нибудь в Сетунь. У нее была кошелка, в кошелке – промокающие жиром бумажные свертки, баночка красной икры и сине-желтая коробка мармелада. Да, конечно, гостинцы везет: красную и белую рыбку, ветчину и сладкое. Я сказал: “Я отойду на полминутки”. “Пожалуйста, батюшка, пожалуйста”. Я подошел к киоску, спросил “Известия” – давно их не читал. И вообще давно не читал газет, и мне это даже нравилось. Но вот тут бес меня попутал – подумал я в первую минуту, когда развернул газету, но потом понял – вернее, потом оказалось, – что это был Ангел. Но в ту минуту я еще ничего не знал, положил на кипу газет пятиалтынный и даже зачем-то спросил киоскера: “Ну, что пишут новенького?” – “Ничего, батюшка, эх, совсем ничего нового!” – и дал мне сдачи гривенник. Недорого стоили газеты в те времена!

Ничего так ничего. Я снова встал в свою очередь.

Подошел автобус, я стоял пятым или шестым – почему я так хорошо запомнил этот день? хотя не помню числа, помню только, что это было воскресенье в июне. Я залез в вагон, мое любимое место – у окна на втором сиденье, с левой стороны – было свободно, я уселся, поставил на колени свой саквояж, рядом со мной села та самая тетка, что стояла за мною в очереди. Скоро автобус тронулся, кондуктор подошел, билет до Монастырской стоил сорок копеек, а тетка попросила “до конца”, за семьдесят. То есть она в самом деле ехала в Сетунь, я правильно догадался.

Я развернул газету. Именно развернул, раскрыл посредине: я специально отучил себя от партийной привычки читать газету с первой полосы, сплошь, колонка за колонкой. Итак, я развернул газету, и первое, что я увидел внизу справа, – большая статья под названием “Родина русских”. И подпись – Максим Литвинов. Без должности, что особенно интересно. Хотя я знал, и все знали, что он – товарищ министра иностранных дел. Ах, да! К середине тридцатых уже не было “товарищей министра”, их переименовали в первых заместителей. Итак, первый заместитель министра иностранных дел господин Литвинов этак приватно, без чинов и званий, решил поделиться своими глубоко национальными соображениями. “Нуте-с, нуте-с, – подумал я. – Сейчас грузин постарается оценить мысли еврея о русском народе”. И я принялся читать.