Архипелаг в огне - [7]

А между тем под этим кровом Николай Старкос родился. Здесь он провел раннее детство. После долгих лет плаванья его отец, честный моряк, нашел себе тут пристанище, но он держался в стороне от обитателей Итилона, чьи пиратские нравы претили ему. К тому же, отличаясь от итилонцев умом и достатком, он сумел создать для себя, жены и сына какую-то особую жизнь. Так проводил он дни, всеми забытый, в глубоком и мирном уединении до того часа, когда в порыве негодования осмелился восстать против притеснения и поплатился жизнью за свою смелость. От прислужников Порты трудно было укрыться даже на самом краю полуострова!

После смерти отца Николай остался без надзора — мать была не в силах обуздать сына. Он бежал из дома и пустился скитаться по морям, поставив на службу разбойникам и разбою свои удивительные способности прирожденного моряка.

Итак, прошло десять лет с тех пор, как сын покинул родной дом, и шесть лет, как дом этот покинула мать. Однако в Итилоне поговаривали, что Андронику несколько раз видели в окрестностях селения. По крайней мере, если верить слухам, она с большими перерывами и ненадолго появлялась здесь, но ни с кем из итилонцев не общалась.

А Николай Старкос, которого превратности странствий изредка приводили в Мани, до сего дня не выказывал намерения вновь увидеть свое скромное жилище на крутой скале. Он никогда не спрашивал, уцелел ли покинутый дом. Он никогда не пытался, хотя бы стороною, узнать, посещает ли мать опустевшее гнездо. Но, возможно, сквозь грозные события, залившие кровью Грецию, до него доходило имя Андроники — единственное имя, которое могло бы пробудить в нем совесть, если бы она у него была.

Однако на этот раз Николай Старкос зашел в итилонский порт не только для того, чтобы пополнить свою команду десятью матросами. Желание, даже больше, чем желание, — властное побуждение, в котором он, возможно, не отдавал себе полностью отчета, толкало его на это. Он чувствовал неодолимую потребность вновь увидеть, несомненно в последний раз, родное пепелище, вновь ступить на ту землю, где он учился ходить, вдохнуть воздух дома, в стенах которого раздался его первый вздох и прозвучал его первый младенческий лепет. Да! Вот что заставило его подняться по крутым тропинкам на знакомую скалу, вот почему он в столь поздний час стоял у ветхого плетня маленькой усадьбы.

Здесь обычная невозмутимость, казалось, изменила ему. Найдется ли такое черствое сердце, что не дрогнет под наплывом воспоминаний о детстве. Нет на свете человека, который мог бы остаться равнодушным, глядя на дом, где он родился, где его убаюкивала мать. Душа не может настолько огрубеть, чтобы ни одна струна ее не откликнулась на голос прошлого.

Все это испытал на себе Николай Старкос, остановившийся перед заброшенной усадьбой — такой мрачной и безмолвной, будто совершенно вымершей и снаружи и внутри.

— Войти?.. Да!.. Войти!

Эти слова, первые после долгого молчания, Николай Старкос произнес шепотом, словно боясь, что его услышат, что перед ним возникнет какой-нибудь призрак былого.

Войти, казалось, так легко и просто! Ограда была наполовину разрушена, колья валялись на земле. Незачем было даже отпирать калитку и отодвигать засов.

Николай Старкос вошел и остановился перед самым домом, кровля которого, полуистлевшая от дождей, едва держалась на одних только обломанных проржавевших скобах.

В то же мгновение из густой листвы мастикового дерева, росшего у самой двери, со зловещим криком вылетела сова.

Тут Старкос снова заколебался. Он твердо решил осмотреть все, до последней каморки. Однако то, что происходило в нем, — раскаяние, шевелившееся в его душе, — вызывало у него глухую злобу. Он был взволнован и в то же время раздражен. Ему казалось, что родной край отталкивает его, посылает ему самые страшные проклятия!

Поэтому, прежде чем войти в жилище, он решил обогнуть его снаружи. Ночь стояла темная. Незримо бродил он вокруг в таком мраке, когда и самого себя не разглядишь. Но ведь днем он, вероятно, и не пришел бы сюда! В потемках легче отмахнуться от воспоминаний.

И вот, подобно злоумышленнику, который ищет, как ему лучше пробраться в дом, чтобы ограбить его, крадется Николай Старкос вдоль потрескавшихся стен, огибает углы с отбитыми краями, густо одетые мохом, ощупывает расшатанные камни, словно желая убедиться, сохранились ли еще признаки жизни в трупе этого жилища, старается уловить хотя бы слабое биение его сердца! Дворик за домом оставался полностью погруженным в сумрак. Молодой месяц был уже на исходе, и его косые лучи сюда не доходили.

Медленно обошел Николай усадьбу. Темное строение было полно какой-то тревожной тишины, казалось, в нем притаились духи или призраки. Он снова очутился у фасада, обращенного на запад, и подошел к двери, собираясь сильным толчком раскрыть ее, если она держалась только на щеколде, или взломать, если она была на замке.

Внезапно кровь бросилась ему в голову. Его; как говорится, «бросило в жар»: он увидел огонь. Теперь он не решался войти под родной кров, где так хотел побывать еще раз. Ему мерещилось, что отец и мать покажутся сейчас на пороге и, указав ему на дверь, проклянут его, предателя семьи, изменника родины, забывшего сыновний и гражданский долг!