Архипелаг исчезающих островов. Поиски литературной среды и жизнь в ней - [25]

Что еще юбилейного? Вчера в Доме ученых был юбилей Ефремова. У нас же роковая связь со стариком: я моложе на 10 лет и 2 дня. Говорил ученым об этом. А кроме того и о том, что Ефремову присуще было точное ощущение грядущего. Он всегда писал о том, что будут воспевать на следующем этапе развития. В конце войны писал о романтике мирной жизни, в эпоху ползучей заземленной фантастики задумывал «Туманность Андромеды». Некий дотошный юноша зачитывал с трибуны цитаты из «Часа Быка», они дословно совпадают с речами на XXVII съезде. О чем бы писал Ефремов сейчас? Не о перестройке, а о том, что будет волновать после. Я спрашивал Вас об этом, но Вы отшутились. Таков отчет.

Привет внуку, дамам и Гомбоджапу, конечно. Ваш — гуру³.

(От Георгия Гуревича)

Москва, 1987.

Дорогой Геннадий! Не сразу ответил на Ваше деловое письмо только потому, что надо было разобраться в своем собственном положении. Впрочем, и сейчас особенной ясности нет. Посланные Вам материалы держите. Задержка — рядовое дело в литературе. Когда сможете, публикуйте. Может быть, в другую редакцию попадет юбилейный отчет… но после Вас.

О «Книге обо всем»⁴. Она не совсем такая. В тексте всего 6—7 листов + 30 страниц + 30 страничек пояснений к таблицам. Вот так я решил написать ее — тезисно, поняв, что пять томов я буду писать пять лет, а за эти пять лет набегут новые материалы, которые надо будет отражать и переиначивать еще пять лет. А у меня не такие сроки в распоряжении. Итак, книгу я написал вкратце и послал в ноябре в N-ское нелитературное изд-во. А дальше произошло несусветное. В январе объявился рецензент, в феврале он написал рекомендацию, а на прошлой неделе мне сказали в редакции, что планируют книгу на следующий год. Лично я не верю. Но так сказали.

За год я написал одну, всего одну повесть листов на 5—6. И писал Вам: «Если сумею написать, как следует, молодец буду». Неля одобрила, кроме нее, никто пока не читал. Будете в Москве — дам почитать. Повесть не для уровня нашей н.-ф. смелости. Даже не знаю, куда понесу. Взрослым? Но кому? Вам даже не предлагаю.

Юбилейное⁵ письмо Вам показалось грустным. А сейчас пойдет абзац мрачноватый.

Вы знаете, что я болен. Все знают. Болею девятый месяц. Лечат меня слоновыми дозами, от которых рождаются новые болезни. Врачи разошлись. Вчера был на консультации, разговоры со мной идут о месяцах-немесяцах жизни, но о месяцах — до следующей больницы. И в этой связи напоминаю Вам мельком и легкомысленно высказанное Вам пожелание — разобраться в моем архиве. Если Вы, подумавши, откажетесь, претензий нет никаких… Не думаю, что мои черновики имеют художественное значение. Но кое-что есть набранное типографским шрифтом. Детское представляет интерес — документы эпохи. В общем, я вступлю в переговоры с Неличкой, с ЦГАЛИ и с Вами. Разговор это сугубо предварительный, теоретический. Пока еще время есть. Месяцы… или годы…

Ради бога, только не снисходите до утешений. Деловой разговор идет. Порядок хочу навести в «функции». На том желаю Вам вдохновения. А Гомбоджапу… воробья поймать.

Ему — воробья, нам — жар-птицу. Ваш Гуревич.

(От Бориса Стругацкого)

Ленинград, 8 декабря 1987.

Дорогой Гена! Извините меня, я задержался с ответом, так как уезжал и вернулся только что. Я очень рад, что предисловие к нашему сборнику будете писать именно Вы⁶. И рад буду оказаться Вам полезен.

Мы начали писать «Обитаемый остров» в середине 1967 года, и писался он легко, весело и с азартом. У нас только что оказались запрещены к опубликованию наши самые последние вещи: «Сказку о Тройке» отверг Детгиз, а потом и НФ (для которого был написан сокращенный вариант), «Гадкие лебеди» отвергла «Молодая гвардия», и настроение у нас было такое: ах, вы не хотите серьезных вещей? хрен с вами, тогда мы покажем вам, как пишутся боевики — даешь комсомольца-супермена!

Сначала было все хорошо. Детгиз принял ОО благосклонно, взял в работу. Удалось даже опубликовать повесть в толстом журнале — в «Неве». Пришлось, правда, при этом выбросить описание атомной войны и кое-какие эпизоды из жизни Неизвестных отцов, а так же Комиссию по Галактической Безопасности (так в первом варианте назывался КОМКОН-2) и энное количество «задниц», «чертей» и «закаканцев» — это нынешний Главный «Невы» позволяет у себя в журнале и «жопы», и «засранцев» и даже эпитет…⁷, а тогдашний главный — Попов А. Ф., лауреат Сталинской премии, автор бессмертного фильма «Далекое плавание» — даже слово «дьявол» переносил не без труда…

Короче, все было очень мило, но тут в газете, как сейчас помню, «Известия» грянула статья под названием «Листья и корни», в коей два деятеля из Пушкинского Дома (Ленинград) поносили современную литературу за отрыв от почвы русской и отеческих корней. В одном абзаце авторы крепко дали по «Обитаемому острову» — главным образом за засилье технологии и терминологии. (Если судить по этому абзацу, наш ОО — сочинение вроде «Семи цветов радуги» — про самоходные трактора и самонадевающиеся ботинки.)

Мы утерлись и думали, что на этом все кончится, ан нет. Вдруг — небывалое дело! — в издание ОО в Детгизе вмешалась цензура. Вообще говоря, цензура вмешивается крайне редко и требует, например, убрать номерные автомобильные знаки, упомянутые в тексте, или, скажем, планету Уран, или еще какой-нибудь бред вроде этого. Теперь же Главлит пошел на ОО стеной. Сначала заявлено было, что вообще не может быть речи об опубликовании. Потом позиция была смягчена, и был дан список более чем 300 (!) поправок — от отдельных слов до целых страниц, которые надлежало выбросить. Можно было только догадываться, что они хотели сделать Саракш как можно более непохожим на Землю, а поэтому надо было упразднять землеподобных животных, земные термины и т. д. А Детгиз — со своей стороны — внес предложение сделать Максима немцем. Так Ростиславский превратился в Каммерера. (Гораздо более жалко Неизвестных отцов, превратившихся по категорическому требованию Главлита в Огненосных Творцов.) В общем, мы учли тогда 240 замечаний, и повесть, хоть и с запозданием, но вышла.