— Вы останетесь здесь! — ответила она с небрежностью, достойной тех героических и галантных времен.
— В таком случае, — сказал архиепископ, — скройтесь в вашей молельне, лягте там и сохраняйте спокойствие, но только дайте мне ваш головной убор и унесите один из этих светильников.
Империя рассмеялась и быстро, быстрее, чем можно об этом рассказать, надела свой головной убор на архиепископа, уложила его высокопреосвященство на свою кровать, игриво поворочала его в постели и исчезла, унося с собой ризы священнослужителя.
— Эх, эх! — воскликнул кардинал, заполняя громовым голосом всю комнату больной. — Мы, оказывается, в постели, красавица! Слово грешника, это же кстати, вы избавите меня от необходимости разрывать ваши простеганные золотом корсеты.
И хохоча над своей грубой шуткой, он подошел к постели, скрытой муаровой занавеской, которая погружала ее в тень.
— Ухаживание бесполезно in articulo mortis[3], — ответила угасшим голосом ложная Империя.
— Тут какая-то чертовщина, раз ты говоришь по-латыни, — сказал кардинал.
— Ах! Как бы я вас любила, — продолжала куртизанка, — если бы вы обращались со мной так же учтиво, как вы обращаетесь с маркизой Пескер!.. Видите ли, мой дорогой кардинал, мы, куртизанки, не то что светские женщины: мы не любим, чтобы с нами обращались грубо...
— Я обожаю вас сегодня вечером.
— Ну хорошо, если вы так любезны, то завтра...
— О! Завтра! Вот уже два месяца — всё завтра. Дайте мне поцеловать вашу руку.
— Вы очень самонадеянны. Но обещайте мне уйти, и я позволю вам поцеловать руку...
— Клянусь евангелием.
— Вы в евангелие не верите.
— Вечным проклятием.
— Тоже не верите.
— Чем же ты хочешь, чтобы я поклялся? Папой?
— Не клянитесь, а убирайтесь вон, — сказал Сальвиати, протягивая из постели белую и пухлую руку, которую кардинал поцеловал с восторгом. Но губы его больно ударились о что-то: он не остерегся архиепископского перстня и вот теперь, целуя вторично эту мужскую руку, нагнулся таким образом, чтобы свет от свечи упал на перстень, который он и узнал: самая величина его сразу навела кардинала на подозрение.
— До завтра, — сказал он любезным голосом.
«Он узнал меня, — подумал архиепископ, — нужно будет его опередить».
«Будь я гугенот, если завтра ты еще будешь в живых», — сказал себе кардинал.
На следующий день, после заседания собора, они пригласили друг друга на обед к патриарху аквилейскому, и так как оба были тонкие пройдохи, то отравили друг друга, приняв каждый со своей стороны те меры предосторожности, которыми намеревались обезопасить себя один от другого.
Империя очень забавлялась этим приключением и рассказала всю историю какому-то туренскому аббату, который, впрочем, ничего в ней не понял.
