Археология русской смерти. Этнография похоронного дела в современной России - [21]

Я полагаю, что при взаимодействии с похоронной инфраструктурой реализуется тот же принцип, что и в «литаниях», — преодоление трудностей, то есть инфраструктурной дисфункциональности и сбоев. Образы поломки актуализируются в практиках и разговорах как нечто естественное и даже желанное, и при этом именно преодоление становится центральным элементом похоронного ритуала. Инфраструктурная дисфункциональность в чем-то дублирует предсмертные (и, возможно, посмертные) муки покойника: если близкий человек мучился, то и его родные должны разделить сним трудности, страдая от несовершенства похоронной индустрии. Состояние инфраструктуры становится одним из кодов траурного ритуала, а тело и его перемещение — центральным элементом российских похорон. Дорога приобретает особое значение: тело нужно сопровождать в катафалке, обязательно находиться рядом с ним во время всех тягот и проблем, которые возникают на протяжении всего похоронного процесса.

Почему ремонт становится желанным состоянием для всех: социологическое обобщение

В заключительной части интерпретации я предлагаю соединить всех акторов вместе и придать моим интерпретациям теоретически осмысленный вид.

Теоретические наработки в области этнографии инфраструктуры демонстрируют ряд нормативных ограничений, которые изрядно усложняют рассмотрение дисфункций как варианта нормы, — здесь и начинаются проблемы с концептуализацией[57]. С одной стороны, «поломка» и «ремонт» предполагают, что объекты бывают двух типов: «рабочими» и «сломанными». Соответственно, функциональное состояние воспринимается как некое «нормальное» состояние, а дисфункциональное — нет.

С другой стороны, дисфункция якобы всегда требует определенных действий по ее устранению. За аксиому берется утверждение, что социотехнические структуры стремятся к идеальному рабочему состоянию и устранению поломки. Такие системы тяготеют к минимизации рисков выхода из строя, поддерживая функциональность и совершенствуя технический уровень. Социотехнические структуры можно описать как большой муравейник, который в случае повреждений моментально пускает все силы на их устранение[58]. Однако собранный мною полевой материал говорит о другом, и этому есть свое социологическое объяснение.

Дело в том, что сам процесс исправления дисфункциональности инфраструктуры, как и любой другой вид деятельности, является социальным действием, в которое прямо или косвенно включаются несколько акторов. Иными словами, процедура наладки чего-либо предполагает активную коммуникацию и обмен. Например, участники процесса ремонта знают, кто именно отвечает за починку того или иного объекта инфраструктуры, кто может исправить поломку и как быстро.

В этом смысле конечная цель ремонта не обязательно достижима — участники могут преследовать собственные цели, исходя из субъективных представлений и задач. Если исправление дисфункции приносит больше издержек, то можно говорить, что ремонт становится самоцелью. Как особый вид деятельности, процесс починки предполагает формирование специфического социального пространства («repair culture»), описанного выше. Тим Дант отмечает, что ручной ремонт имеет преимущество перед промышленным, потому что вносит в процесс большую коммуникативность — нам нужно привносить в этот процесс элемент человеческого[59]. Именно поэтому в случае похоронного дела ремонт не рассматривается как функционально-техническая процедура.

Ремонт становится самоцелью, когда акторы не заинтересованы в рабочем состоянии объекта и его технической исправности. Процесс ремонта не только позволяет акторам коммуницировать между собой, но и выстраивает особую режимность отношений между ними. Можно сказать, что в подобных практиках размывается объектность вещи. Уже не имеет значения, как функционируют объекты инфраструктуры с точки зрения нормативной рациональности, важен только социальный смысл интеракций, который возникает в процессе обслуживания/ремонта этих вещей.

Для того чтобы вещь не потеряла своей функциональности, нужно приложить «полуусилие», выполнить определенную форму «недоремонта», когда достаточно, например, всего лишь подпереть падающую ограду, а не заменить ее. «Полуусилие» не соотносится с такими понятиями, как экономическая эффективность и долгосрочная прагматика: в перспективе подобные действия требуют больше ресурсов как человеческих, так и материальных. Но подобные «полуусилия» создают пространство коммуникации, формируют сети обмена. Включение в процесс поддержки и «полуремонта» требует участия огромного количества акторов: у кого-то можно достать нужную деталь, кто-то знает, как с ней нужно обращаться и т.д.

В похоронном деле аналогичная структура складывается между участниками сети по обмену/торгу различными материальными объектами, информацией и неформальными связями. Дисфункциональное состояние становится структурной интеракцией, что обеспечивает существование системы похоронного дела. Например, похоронные агенты знают специфику каждого инфраструктурного объекта и могут сделать его использование более комфортным. В ряде случаев это касается сохранения тела в морге, процесса выбора и получения места на кладбище и т.д. С позиции ритуала такое взаимодействие с окружающим миром и есть часть обрядовой практики.