Археология детства - [69]

И, напротив, если государственная идеология находит ясный и точный ответ на вызов времени, созвучный традициям общества и архетипам, укоренившимся в коллективном бессознательном, система выживает в самых неблагоприятных обстоятельствах. Скажем, Сталин и его окружение, потерпев страшное поражение на фронте в 1941 г., столкнувшись с фактами массовой паники и сдачи в плен в действующей армии, отбросили, как изношенную тряпку, идею мировой революции и “освободительного похода” в Европу, настойчиво внедрявшуюся в сознание советской молодежи в предвоенные годы. Взамен во главу угла поставили идею патриотизма, за которую еще недавно можно было отправиться на лесоповал, заговорили о славе и традициях русского оружия, деяниях предков, в том числе таких отъявленных контрреволюционеров, как А.В. Суворов, о былом величии империи. Прекратились гонения на Церковь. Более того, осенью сорок первого вокруг Москвы на самолете обносили икону Владимирской Божьей матери. Армии вернули погоны. Саму войну объявили Отечественной. По сути, провозгласили старое доброе: “За веру, царя и отечество!”. Правда, говорят, Иосиф Виссарионович не сам до этого додумался, а, напуганный до смерти разразившейся катастрофой, лишь скрупулезно выполнил все то, что рекомендовал ему сделать в личном послании митрополит гор Ливанских. Но в нашем контексте это не так уж принципиально. Важно, что идея оказалась верной и нашла отклик в сердцах. Принеся в жертву не поддающееся подсчету количество жизней, народ вырвал победу в, казалось бы, безнадежно проигранной войне.

То, что сегодня российская государственность и национальная идеология переживают глубокий и затянувшийся кризис, не требует доказательств. Необходимость поиска “государственной идеи” была провозглашена лет восемь назад, а воз и ныне там. Все потуги что-то сделать на этом поприще “политологов”, “экспертов”, “представителей творческой интеллигенции”, обслуживающих власть, а точнее, холуйствующих перед ней и одновременно использующих ее, пока ни к чему не привели. Нельзя же, в самом деле, всерьез воспринимать как государственную идеологию невнятное бормотание о том, что “Россия была и остается великой державой”, о “нашей верности принципам свободы и демократии”. Или видеть воплощение общенациональной идеи в песнопениях под музыку гимна Советского союза о том, как “российский орел совершает полет” в сочетании с партийно-правительственными стояниями на церковных службах в дни великих праздников. Все это только подтверждает очевидную мысль: пустое сердце не способно породить подлинно глубокую и великую идею. Недалекий ум не в состоянии создать привлекательный для массового потребления и внушающий доверие суррогат такой идеи.

Таким образом, значительная часть современной российской молодежи фактически лишена каких-либо ясных и разумных ориентиров со стороны общества и государства в своих поисках источника личной веры и предмета личной верности. А если и семья не в состоянии ничего предложить молодому человеку, что, увы, сегодня не редкость, то он вынужден делать это на свой страх и риск, полагаясь на собственный инстинкт и ощущения, жизненный опыт, врожденные и приобретенные за предыдущие годы качества собственной личности.

Если все предыдущие возрастные кризисы, о которых мы с вами говорили, в свое время не получили более или менее положительного разрешения, если элементы личностной идентичности остались несформированными или результатом предыдущего развития стала отрицательная идентичность, то очень велика вероятность, что решением юношеского кризиса станет уход в невроз, в наркотики или алкоголизм. Если же развитие и формирование личности протекали благополучно, то раньше или позже молодой человек найдет или сформулирует для себя идею, в которую он готов верить, верность которой он готов хранить. Если хотите, жизненное кредо. От качества, глубины и жизнеспособности этой идеи будет во многом зависеть его последующая жизнь — во всяком случае, в обозримом будущем.

Чем глубже и качественнее идея, тем больше ее витальная сила. Верность такой идее не есть бремя, даже если она требует жертв от личности, но источник вдохновения и дееспособности, необходимый для подлинных жизненных свершений и достижений. “Жить стоит только тем и верить только в то, за что стоит бороться и умереть”12, — на первый взгляд эта сентенция кажется мрачноватой, но я считаю ее глубоко оптимистичной и жизнеутверждающей. Ведь “человек верит в то, что он воспринимает и ощущает как самое главное в своей жизни”13. И если самым главным в своей жизни он считает нечто подлинное, стоящее такой страшной и высшей цены, как человеческая жизнь, то и награда за верность будет соответствующей. Я вовсе не имею в виду идею загробного воздаяния, хотя это далеко не последнее дело. И уж тем более не памятник на братском кладбище, пусть даже и с почетным караулом. Я говорю о вещах более приземленных и материальных. Прежде всего о том, что тот, кто верит в истинные ценности, строит свою жизнь в соответствии с этой верой, стремится к ним, имеет реальный шанс на успех в этой жизни. Тот же, кто присягает на верность идеям ложным, мелким, малоценным и готов за такие идеи бороться и служить им, обречен на поражение и крах. Человек, который искренне верит в коммунизм, как показывает практика, скорее всего окончит свои дни в концентрационном лагере — неважно, сталинском или гитлеровском. Человек, который верит, что московский “Спартак” — лучший клуб всех времен и народов, и, храня верность этой идее, тратит время, силы и деньги на разъезды вместе со “Спартаком” по Европе, будет раз за разом испытывать жестокое разочарование.