Архангельские рассказы - [29]

«Кончай рыбалку!» — закричал Лев Александрович — профессор мединститута, негласный авторитет нашей команды. «Заметёт дорогу, не выберемся», — добавил он и первый, собрав снасти, полез в машину. Отряхивая снежную пыль и складывая буры и ящики через заднюю дверь машины, рыбаки быстро забрались в кабину. Посоветовавшись, приняли решение — ехать до ближайшей деревни Чуболы (старинное название Скрыпская) и там переночевать и переждать непогоду, а завтра видно будет. Десять километров до деревни мы пробивались несколько часов. Нас спасло то, что водитель и наша команда были опытны и готовы к таким приключениям. Если водитель видел, что силы двигателя и его умения не хватает, чтобы преодолеть очередной занос, он давал команду, и мы дружно выскакивали из машины с лопатами и верёвкой. Верёвка крепилась за переднюю буксировочную проушину, все «бурлаки» хватали верёвку и дружно вытаскивали машину из сугроба и так в этом наловчились, что почти не пользовались лопатами. Из этого случая я сделал вывод, что тащить застрявшую машину гораздо эффективнее за верёвку, чем толкать, упираясь в неё с разных сторон.

Искать дом для постоя отправился, конечно, Лев Александрович. Он имел представительную, интеллигентную внешность и умел убедительно и успешно вести любые переговоры. Вскоре изба для ночлега была найдена. Это был большой старинный дом с огромной поветью, с цокольным хозяйственным этажом, русской печью и просторными комнатами. Его пожилая хозяйка, Анна Михайловна, с суровым и решительным лицом собрала плату за постой (по рублю с каждого), предупредила, что нельзя курить в доме и на повети и поставила вариться чугун картошки к обеду.

Мы собрали рыбу на сборную уху и разложили на большом обеденном столе свои продовольственные запасы: консервы, колбасу, сало, сыр, хлеб, водку, печенье, конфеты. Когда картофель и ароматная уха были готовы, все дружно уселись за стол. Анна Михайловна сидела во главе стола, и все первые тосты были, конечно, за хозяйку. После трёх стопок суровости на лице хозяйки поубавилось, и дальше застолье продолжалось уже не столь официально. Все гости были представлены хозяйке поимённо, и в том числе Юрий Павлович, бывалый речник, родом с верховьев Северной Двины, из-под Котласа, проработавший с юных лет в речном флоте и сейчас служивший заместителем начальника пароходства. Его, сидящего рядом с хозяйкой, шутливо представили профессором-гинекологом, он спутникам охотно подыграл, и, когда очередной тост прозвучал за лжепрофессора, он встал и произнёс ответную речь за развитие советской медицины. Наше весёлое, Дружное и обильное застолье незаметно перешло в ужин, с чаем и конфетами. Юрий Павлович заметно отяжелел, и его уложили в соседней комнате, где на полу была приготовлена широченная постель на девять человек.

Я вышел на крыльцо. Ветер стал стихать, сквозь поредевшие облака посверкивали редкие звёзды. Деревенская тишина нарушалась только шумом ветра в голых ветках деревьев и коньках изб. Утром я проснулся на полу, в полной темноте. Рядом в огромной постели храпели, сопели мои добрые спутники. Неожиданно незнакомый звук привлёк внимание: «Взык, взык, взык, взык». В голове сразу возникло воспоминание — я, проснувшись, лежу на повети, а внизу доят корову: «Взык, взык» — струйка молока в ведро. Но что это? Вдруг в соседней комнате вспыхнуло электроосвещение и раздался резкий голос хозяйки: «Ах ты, профессор долбаный-предолбаный (отборный мат), немедленно катись на улицу (отборный мат)» — и расстроенное бормотание Юрия Павловича, который пристроился отлить в большой медный таз, стоящий на табуретке под таким же медным рукомойником. Малого роста, худенький Павлович, смущённо оправдываясь, идёт босиком в холодные сени и далее на улицу. Бархатный басок нашего настоящего профессора успокаивает сердитую старушку, она постепенно сбавляет обороты, а через пару минут, слышу, уже беседует о чём-то со Львом Александровичем, ставит греться чайник и мирно хлопочет на кухне.

На дворе светло. Новый день встречает нас солнечной мартовской погодой, весенним запахом снега и надеждами на удачную рыбалку. Закончив утреннее чаепитие, быстро собираемся и — вперёд, на север к морю.

После этого случая, проезжая мимо Чуболы, кто-нибудь из нашей команды обязательно глядел в окно и кричал: «Юрий Палыч, Юрий Палыч, смотри, никак деревенские бабки на берегу стоят все глаза проглядели, всё профессора-гинеколога ждут! Ты хоть в окошко выгляни да успокой женщин, скажи, на обратном пути заедешь!» Юрий Павлович не обижался, махал безнадёжно рукой и хохотал вместе с нами.

Вторая метель, которая застряла в моей памяти, случилась уже в девяностых годах, когда мы с моим другом Славой приобрели и освоили шестиколёсный снегоход «каракат», позволявший по льду и снегу добираться до любой точки дельты и безопасно рыбачить по первому тонкому льду и по опасному весеннему бездорожью.

История самодельных снегоходов на Белом море и в дельте Двины никем ещё не описана, но в моей памяти сохранились первые аэросани северодвинских умельцев, которые параллельно с атомными субмаринами мастерили в своих гаражах эти самоходные сани с пропеллерами, а затем и разные варианты «каракатов» на пневмоходу. Название «каракат» не соответствует внешнему виду морской каракатицы, непонятно, откуда возник этот термин, но он прижился и живёт до сих пор. «Каракаты» делают из мотоциклов, мотороллеров и другой подручной техники. Основная их идея такова — за счёт колес большого диаметра из автомобильных резиновых камер обеспечить большую площадь опоры снегохода на рыхлом снегу, а в случае аварийной ситуации эти же колёса-поплавки должны держать «каракат» на плаву.