Архангельские рассказы - [25]

В связи с этим вспоминаю своих родителей и поражаюсь их спокойной чуткости и педагогической мудрости. Никаких назойливых советов и увещеваний в мой адрес я не припоминаю. Были чёткие жизненные установки, которые как бы существовали всегда сами по себе, без напоминаний и нравоучительных бесед. Мама иногда могла сказать, что некрасиво перебивать взрослых, некрасиво громко орать в квартире (у неё это было любимое воспитательное слово — «некрасиво»), некрасиво бездельничать, когда другие работают, и т. д. Отец тем более свою воспитательную мудрость никак не проявлял, видимо полагаясь на педагогические таланты мамы или на принцип: жизнь сама научит.

Однако два совета, которые я от него получил и которыми воспользовался, существенно повлияли на мою судьбу, и о них я с благодарностью помню всю жизнь.

Когда пришло время выбирать, куда пойти учиться после десятого класса средней школы, я остановился на химическом факультете Лесотехнического института на специальности «пластические массы». Это было время, когда в СССР была объявлена семилетка химизации страны. В газетах, журналах, по радио и телевидению сообщалось о будущих чудесах, которые сотворит химия, и в частности пластмассы, в нашей жизни. Эта мощная пропаганда химизации всей страны, видимо, зацепила и меня, поскольку до того я химией особо не интересовался. Так как престижное отделение пластических масс в год моего поступления в институт только открылось, число мест для будущих студентов было ограничено, а упомянутая реклама взбудоражила сотни абитуриентов, то конкурс при поступлении был огромный. Родители спокойно отнеслись к моему выбору. Я уже начал удачно сдавать вступительные экзамены и даже нелюбимую химию сдал на «пять». Среди абитуриентов, будущих коллег по производству пластмасс, были сплошь медалисты и бывшие солдаты Советской армии, имеющие льготы при поступлении.

Однажды отец спросил меня, представляю ли я химическое производство, бывал ли на химкомбинате, где мне предстоит работать? Я ответил что-то невразумительное. Тогда отец предложил: «Давай-ка съездим в институт на химический факультет, посмотрим, в каких условиях тебе придётся учиться и работать». Пришлось ехать. В правом крыле институтского здания на втором этаже в конце мрачного коридора расположилась кафедра химии. Уже на подходе я почувствовал характерный неприятный запах, а когда вошли в помещение, на дверях которого было написано «Сероводородная комната», у меня перехватило дыхание от резкого неприятного запаха, из глаз непроизвольно полились слёзы. Отец, не подавая виду, повёл меня по другим помещениям, заставленным пробирками, колбами, специальной посудой и приборами, но продолжать экскурсию мне расхотелось, и мы поспешно вышли на улицу, где я с удовольствием вдыхал свежий воздух и радовался, что ещё есть возможность изменить свой выбор будущей специальности.

После этого с большим трудом удалось упросить приёмную комиссию принять моё заявление и документы на строительный факультет, о чём в дальнейшем я ни разу не пожалел. Правда, экзаменационная пятёрка по химии так и не пригодилась.

После окончания строительного факультета я по распределению попал на работу в проектный институт. Первый год работал инженером-конструктором с окладом восемьдесят пять рублей в месяц, в основном занимаясь проектированием жилых многоэтажных зданий для строящегося города. Жена училась в пединституте на очном отделении, сын посещал детсад-ясли. Денег катастрофически не хватало, приходилось подрабатывать на разгрузке вагонов.

Однажды тёща доложила, что случайно встретила своего ярославского земляка — Володю, который служит в Комитете. Она произнесла это с таким нажимом и многозначительностью, что сразу стало ясно, о каком комитете идёт речь. Служит он в чине майора в отделе кадров и что может посодействовать и устроить меня на службу в этот мрачновато-таинственный комитет.

«Иди, Витька, иди, деньжищ получать будешь кучу, дороги бесплатные, квартиру дадут быстро, на довольствие поставят, форму дадут, бельё, обувь — не прогадаешь», — настойчиво повторяла она, при этом потирая руки, словно собираясь делить со мной деньжищи и пересчитывать полученное бельё.

Через несколько дней таинственный Володя действительно нашёл меня по телефону и пригласил на беседу. Беседовали со мной два офицера. Один — Володя — молодой белобрысый мужчина с едва уловимым деревенским привкусом, второй — солидный, высокий брюнет с обильной сединой, по всем замашкам — начальник. Разговор начался издалека, с лестными отступлениями, что меня они знают, что я отличный спортсмен, хорошо учился, поработал на производстве, в институте (проектном) на хорошем счету, разбираюсь в искусстве (это-то откуда?), что отец — заслуженный офицер, работал за границей, мать — военный фельдшер, тоже участница войны, и т. д., и т. д., и т. д. (сам себе понравился после таких речей). На меня обрушились соблазны: офицерское звание, форма, зарплата 200 рублей в месяц, учёба в Москве, бесплатный проезд, вещевое довольствие, квартира и прочее и прочее. Жена встала на сторону тёщи — видать, дополнительная сотня в семейном бюджете и бесплатные кальсоны ей тоже согревали душу. Шпионские пули и ужасы Лубянки их, видимо, мало беспокоили. В растерянности я задумался и сел писать письмо отцу с просьбой дать совет — соглашаться мне на службу в КГБ или нет. Он всё-таки кадровый военный и даже служил в Корее советником у самого Ким Ир Сена. Ответ пришёл быстро. В своём письме батя подозрительно нудно и длинно объяснял мне, что он не знает конкретной обстановки и той работы, на которую меня приглашают, что он давно уже на пенсии и не может давать советы по вопросам, в которых плохо разбирается. «Решай сам, как решишь, так и будет», — закончил он письмо. К тому времени уже прозвучали разоблачения культа личности Сталина, стали известны зловредные деяния израильского шпиона, любителя молоденьких девушек Лаврентия Берии и уже покачнулся когда-то непоколебимый авторитет чекистов.