Аргонавт - [70]
– А может, открытки разослать?
Сестра удивилась:
– Какие?
– Пригласительные.
Совсем чокнулась. Пригласительные открытки на похороны.
– Похоронки? – сардонически ухмыльнулся я. – Кому?
Они посмотрели на меня одинаковым взглядом и стали перебирать имена. Раскрыли старые тетради: адреса, телефонные номера. Кухня сделалась похожей на штаб. Они вознамерились вытянуть всех родственников. Улучили момент оказаться в центре внимания. Им нужна публика. Чем больше, тем лучше. Оказывается, втайне от всех сестра вела активные поиски сестер отца. Со своей стороны мать могла собрать пять подруг и семь родственниц. Одни женщины. Все благополучно пережили своих мужей. Включая замшелую мышь, канадскую тетушку, которая была три раза замужем. Но она точно не приедет. Слишком старая…
– Тогда не увидите меня на похоронах.
Взял список продуктов с телефонной тумбочки и в двери.
– Павлик, пакеты, возьми пакеты!
Черт, аж зубами скрипнул – эта идиотическая привычка изнашивать до дыр пакеты меня сводит с ума. Сказал, что куплю пакеты на кассе, и ушел, дверью хлопнув.
Невозможно. Его вот только вчера увезли, а она – похоронки, пакеты. Прихожу – он лежит и смотрит перед собой. Как всегда. Обычная поза. Рот открыт. Глаза тоже. Мать стоит рядом, руками разводит, и как невменяемая, приговаривает:
– Ну вот, видишь как… Вот и он… Вот лежит, не шевелится, не дышит… Ну, все, наверное…
Она хотела, чтобы я сам убедился. Я просто вызвал скорую. Просто позвонил и попросил приехать: у нас человек умер. Так и сказал. Она даже этого не смогла сделать. Не глаза закрыть. Это я понимаю. Сам не смог. Пусть приедут и закроют. Но вызвать, набрать скорую – 112. Неужели никак? Столько раз вызывала, чуть подскочило давление: скорую! А в этот раз никак. Нужен я. Пятнадцать минут, что они ехали, она беспрестанно театралила. Всплескивала руками. Перебирала весь день. Все как всегда. Ел с ложечки суп куриный. Обычный. Пил сок с бутылочки. Поменяла памперс. Собирались мыться. Передумал. Как она поняла, что он передумал? Не представляю. Обтерли, и ладно. Господи, почему было не сдать его в дом ухода? Теперь-то. Зачем это все устраивать? И себе, и нам. А ему все равно. Лежит себе. То же, что и раньше, только понимаю – все, ушел. Два месяца ничего, ровным счетом ничегошеньки не соображал. Последний проблеск был в начале года. Он приподнялся и сказал:
– А вы разве их не видите? Они все тут.
Там у него были какие-то глюки. Опять бесенята. Как тогда, в дни перехода на евро. Тогда он с ними даже беседы отвлеченные вел. Как-то он спросил меня:
– Ты, наверное, думаешь, что я сошел с ума?
– Да почему же наверное, – ответил я, – для меня это совершенно очевидная вещь.
– Очень хорошо, что ты это понимаешь, – сказал он, странно улыбаясь, отвернулся и, точно получил от меня индульгенцию на безумие, противно захихикал. Я подумал было, что это плач, наклонился проверить: нет, он хихикал.
А потом я наткнулся на них ко всему прочему. Как же мне не везет! И зачем я поплелся в Рими? Черт попутал. Ей понадобился хлеб. Хлеб и все остальное.
– Заодно уж, – сказала она.
Уснуть чокнутая не может, если в доме хлеба нет. Да, мама, мир медным тазом накроется, если хлеба в доме нет. В этот раз думал, ну никак. Не будет их. Не встречу. В такой поздний час. Час закрытия. Кстати, неплохо звучит. Час закрытия. Был уверен. И как назло. Опять: она, коляска и логистик. Только без Глеба, что нас не убивает. Видимо, в этом логика незримых сущностей. Интересно, видели они меня или нет. Плелись к машине. Зачем я через парковку поперся? В следующий раз в Призму. Неужели моей жизни нету лучшего применения, чем война со скотами и свихнувшейся женщиной? И сумасшедшие родители в довесок. Картежный шулер брат и поехавшая путинистка-сестра. И все эти уроды с георгиевскими ленточками. Колорадос. Ватники. Националисты всех мастей и с той и с другой стороны! Хожу, как по минному полю. Если бы можно было их как-то не замечать! Избегать… Или нет? Судьба? Если б меня вскрыли, этот город содрогнулся бы от боли. Небо исполосовали бы молнии моей ненависти. По улицам понесся бы шквал моего негодования. Где-то я семнадцатилетний, мальчик тех ветреных дней, когда ломались стены и менялась во мне кровь от дешевого молдавского портвейна, от концертов, книг, кино и предвкушения вожделенной свободы. Свобода наступила, но мир не переменился. И я тоже. Все кажется не таким, как должно было быть. Обманутые ожидания. Химера нас опять обвела вокруг пальца. Может быть, если б я в наушниках, как у тебя, Аэлита, – больших, мохнатых – слушал The Sound, я бы не шел сейчас с этими пакетами, я бы не увидел их на парковке, потому что не услышал бы телефонного звонка. Так и выходит, что я сам во всем виноват. Если размотать клубок, получится, что в убогости моей жизни виноват только я: я позволил идиотам превратить мою жизнь в ад. Услышал звонок, ответил. Мог не ответить, но ответил. Мог отказаться, но не отказался. Да что у них, супермаркетов под домом нет? Первый раз это началось в ту безумную эпопею с обменом крон на евро. Вот когда я понял, что мать с катушек съехала бесповоротно. Все из-за нее. Она всех нас съела. Изобретала такие фразы, от которых кровь закипала.
