Арена, Кукольный театр и Добро пожаловать в сумасшедший дом! - [281]

Кто из этих людей внутренне улыбается? И что пользы вам это знать?

Это не имеет значения. Разве вы не поняли? Ничто не имеет значения!

Eine Kleine Nachtmusik [74]

Его звали Дули Хенкс, и он был одним из нас — немного параноиком, чуть-чуть шизофреником, в основном же — чудаком с мощной idee fixe. Его навязчивая идея состояла в том, что в один прекрасный день он отыщет звук, который искал всю жизнь. По крайней мере, искал с тех пор, как еще подростком купил кларнет и выучился на нем играть. С того времени прошло уже двадцать лет. Честно говоря, музыкант он был так себе. Все, что у него имелось, — это его кларнет. Кларнет был ему и розгой, и посохом, и метлой, дававшей ему возможность перелетать с континента на континент в поисках звука. Выступая то там, то здесь, он зарабатывал несколько долларов, фунтов, драхм или рублей и отправлялся дальше, пока не кончались деньги. Когда же они кончались, он направлялся в ближайший город — достаточно крупный, чтобы там можно было получить ангажемент на разовое выступление.

Сам он не представлял себе, на что должен походить звук, но не сомневался, что узнает его, как только услышит. Трижды он думал, что нашел его. Первый раз в Австралии, когда услышал манок для буйволов. Потом в Калькутте, это был звук волынки, которым факир заклинал кобру. Последний раз это случилось к западу от Найроби, когда он услышал одновременно смех гиены и львиный рык. Но при повторном прослушивании манка для буйволов оказалось, что это не более чем громкий и неприятный звук. Волынка, купленная у факира за двадцать рупий, звучала голосом кустарной свирели, грубым и хрипловатым, с очень малым диапазоном и отсутствием даже хроматической гаммы. Звуки же, услышанные им в джунглях, в конечном счете, распались просто на львиный рык и на смех гиены и отнюдь не сливались в единый звук.

Вообще-то Дули Хенкс обладал большим и редким талантом, который мог бы дать ему много больше, чем игра на кларнете: он был чрезвычайно одарен в языковом отношении. Знал дюжину языков и на всех говорил свободно и без акцента. Пробыв в стране всего несколько недель, он овладевал ее языком и говорил на нем не хуже, чем местный житель. При этом он никогда не пытался извлечь выгоду из своего дара — просто не хотел этого делать. Каким бы посредственным исполнителем Дули ни был, его любовью оставался кларнет.

В тот период жизни, о котором мы ведем речь, языком, освоенным Дули за три недели, был немецкий. Произошло это в пивном баре в Ганновере, Западная Германия, за время игры в небольшом эстрадном оркестре. И, соответственно, у него в кармане лежали марки.

Пешая прогулка, занявшая весь день — только часть пути на участке продолжительного подъема он предпочел проехать в «фольксвагене», — завершилась привалом на берегу Везера. Дули стоял, окутанный лунным светом, на нем была прогулочная одежда, за спиной — рюкзак с костюмом для выступлений. Футляр с кларнетом был у него в руке; он никогда не доверял инструмент чемодану, когда летал или ехал, и рюкзаку, когда путешествовал пешком.

Вдохновляемый демоном-искусителем, он внезапно почувствовал возбуждение — или предчувствие. Словом, ощущение того, что наконец-то он близок к тому, чтобы найти звук. Его охватила дрожь. Никогда прежде предчувствие не овладевало им с такой силой, даже в случае с гиеной и львом.

Но где это должно произойти? Прямо здесь, на берегу? Или в ближайшем городе? Во всяком случае, не дальше ближайшего города — уж очень сильным было предчувствие. Устрашающе сильным. Почти на грани безумия. Он внезапно понял, что в самом деле сойдет с ума, если не найдет его как можно скорее. А может, он уже и вправду начал сходить с ума?

Дули стоял, глядя на воду, залитую светом луны. Внезапно что-то совершенно бесшумно появилось на водной глади, в лунном свете блеснуло белым и исчезло снова. Дули не сводил взгляда с этого места. Рыба? Но он не слышал ни плеска. Рука? Рука манящей его русалки, плывущей из Северного моря и будто бы говорящей: «Иди! Какая чудная сегодня вода»? (Хотя это не соответствовало действительности; вода была уж очень холодная.) Водяная фея? Дева Рейна, неведомой силой перенесенная в Везер?

Да и можно ли расценивать случившееся как знак?

Дрожа от этой мысли, Дули стоял на берегу Везера и представлял себе, что может произойти дальше… Вот он медленно входит в реку, играя на кларнете то, что подскажут чувства, и чем больше он погружается, тем выше запрокидывает голову — инструмент, зажатый в его руке, должен уйти в воду последним, когда река скроет Дули полностью. И звук, каким бы он ни был, будет издавать булькающая вода, сомкнувшаяся над ним. Сперва над ним, а потом и над кларнетом. Он вспомнил расхожее утверждение, к которому всегда относился с иконоборческим презрением, а сейчас вполне был готов принять, что перед человеком, когда он тонет, как во вспышке проносится вся его жизнь. Какой сумасшедший калейдоскоп! И какой вдохновляющий — для финальных нот инструмента! Какое безумное смешение картин всего его бурного, пронизанного сладкой грустью, мучительного существования — в тот последний миг, когда легкие исторгнут остатки воздуха и холодная, темная вода хлынет в них. Дули Хенкс стискивал дрожащими пальцами свой старенький кларнет, и все его тело трепетало, едва ли не физически ощущая удушье.