Арена - [80]

Детектив был невысокий, стройный, молодой; темноволосый, темноглазый; «молодой» — не значит совсем молодой, а есть люди, которым повезло, и они застряли в каком-то возрасте, так что им теперь всегда двадцать семь лет; хоть сорок, хоть сто; мутанты, люди Икс; одет в куртку с меховым капюшоном, в хорошие тёмные облегающие джинсы; такие парни обычно наследные европейские принцы, покоряют Монблан и возглавляют фонд защиты прав животных. Сварили дружно кофе; «с сахаром, сливками, зефиром, виски?»; корзиночка с печеньем — бисквит, карамель, сверху молочный шоколад — у Хьюго ойкнуло: печенье было из кондитерской Кинселла; «яичницу, омлет, бутерброды?» — спросила мама, но никому не захотелось; детектив глотнул кофе и начал наконец:

— Юстас Хорнби — ваш муж, мадам Консуэло? Вы знаете, чем он занимается, в чём суть его работы?

Мама ответила про бизнес: покупают компании, что-то в них переделывают, чтобы были рентабельными, продают.

— А ты, Хьюго?

Хьюго сказал, что знает то же самое.

— Юстас Хорнби — очень известный грабитель, причём его интересуют и частные дома, и банки, и музеи. Известный и великий в своём роде. Мы очень давно охотимся за ним и его командой; действительно долго, около двадцати лет, так что я уже третий следователь по его делу; и вот вчера их поймали при попытке ограбления банка — при ограблении они убили трёх челочек из охраны. Это не первые их убийства, кстати: они довольно безжалостны, убивали за свою историю и заложников, и прохожих шальной пулей…

Хьюго с мамой смотрели на него, как на внезапное солнечное затмение.

— Мам, ты знала? — спросил Хьюго, будто детектива и не было в их кухне.

— Нет, а ты?

— И я нет. Что же делать? — повернулся Хьюго к детективу.

— Просто сохранять спокойствие. Я специально приехал рассказать вам лично — чтобы посмотреть, знали вы или нет; вы не знали. Вы не виноваты ни в чём. Эта картина в гостиной — Тулуз-Лотрек; её привёз однажды Юстас?

— Нет, — сказала мама, — это моя. Я купила её ещё до замужества.

— Извините, — сказал детектив. — Профессиональное. Вам есть на что жить?

— Да, — сказала мама, — у меня есть свои деньги. Я пела в опере до замужества, и мне идут проценты с записей.

— Я знаю, — сказал Полански. — Я даже слушал ваши записи, мне понравилось, я даже, пожалуй, отличу вас от Нетребко и Каллас. Это хорошо, что вы можете жить дальше сами. Я рад, правда. Вас не тронут. Раз вы не знали, вас до суда никто не побеспокоит.

— Я ничего не скажу, — сказала мама. — Можно? Я ничего не запомнила, кто, когда и куда уезжал, правда, мы просто были счастливы.

— А ты. Хьюго? — повернулся к мальчику детектив. — Что будешь делать?

— Не знаю, — сказал тихо Хьюго. — Попытаюсь жить как обычно. Это возможно? Мне можно идти в школу?

— Иди, конечно.

Хьюго поднялся в свою комнату, посмотрел на рисунки — и руки его, порезанные, заболели, заныли, как перед затяжным дождём. Оглянулся — на пороге стоял детектив.

— Невероятные, — тот рассмотрел рисунки, закачал головой. — Просто супер. Ты можешь зарабатывать этим на жизнь. Я тоже обожал в детстве комиксы, правда, марвеловские.

— А сейчас?

— Некогда. Я даже книг не читаю, газеты только — ищу в них знаки. Этот парень похож на тебя — вот этот, с ножами вместо рук.

— Это я и есть. Его зовут как меня: Яго.

— Из Шекспира?

— Да. Коварство и любовь. Меченосец. А это его друзья: парень-резина: если ему надо выключить свет, достаточно просто протянуть руку она тянется и тянется, и из кресла вставать не надо…

— Н-да, удобно. А этот? Под ним пол расплавился…

Это его братишка — серная кислота. А это Патрик: он стальное сверкающее насекомое, у него яркие крылья, усики, глаза фасетчатые; а в жизни, в школе, он серенький такой; а это Энди — огонь.

— Такой, из японского аниме немного: глазищи, волосы красные, гребнем.

— Ну да, есть чуть-чуть.

— А в жизни, Хьюго, у тебя есть друзья? Банда, команда? Не бойся, я не подозреваю…

— Нет. Я один.

«Один», — подумал Хьюго ещё раз, вошёл в фойе, двинулся сдавать куртку в гардероб; вокруг было полно детей, и все они умолкли, расступились, запихали друг друга локтями. «Почему? — подумал Хьюго. — А, ну да, новости, утренние выпуски по телевизору и радио в машине: «Юстас Хорнби и его банда арестованы, они грабители и убийцы». Я сын грабителя и убийцы, зашибись». Тётенька взяла его куртку и, как показалось Хьюго, постаралась не коснуться его забинтованных рук. «Я теперь как Яго и его банда — буду идти сквозь толпу, как нос корабля». Хьюго шёл, смотря себе под ноги, и тут его по радио вызвал к себе директор. «Исключат, конечно же, зачем я им?» Хьюго вошёл в кабинет — он был в нём всего лишь раз, когда проводили собеседование; «понимаете, мы берём не просто детей, родители которых в состоянии заплатить за обучение, мы хотим, чтобы детям понравилось у нас учиться, чтобы это образование им действительно было нужно», — объяснил тогда директор маме смысл собеседования; в итоге они говорили об опере — директор восхищался мамой Хьюго, жалел, что она бросила петь; кабинет оказался уютным: лёгкая светлая мебель, складная, с подушечками на сиденьях, такой место, скорее, на даче; много разноцветных круглых и квадратных ковриков; ноутбук и фотографии на стенах — маяк посреди моря с вертолётной высоты, крыло бабочки, испанская улочка на рассвете; полстены занимает огромный аквариум. «Садись, Хьюго, — сказал директор, — поговорим. Звонил следователь, детектив Роман Полански, сказал, что вы с мамой две невинных души; и твоя мама в состоянии платить за обучение дальше, так что я не вижу никаких причин уходить тебе из нашей школы. Ты ведь собирался, вижу по твоему английскому лицу, — но никто здесь о тебе плохо не думает. Знаешь, Хьюго, твой отец… он ведь войдет в историю; ты, конечно, не гордись, это я так, профессиональное»; он был учителем истории у выпускников. Хьюго решил, что директор уже подумывает над мемуарами под названием «В моей школе учился сын Юстаса Хорнби» или собирается написать глобальный исторический очерк «100 величайших грабителей», — и засмеялся-испугался про себя. «Спасибо» «да не за что; мы предупредим учителей, чтобы они пресекали всяческие попытки тебя обидеть, оскорбить и прочая, ты сам о них нам сообщай, не таись, а сообщай, понятно?» «понятно» «и школьный психолог, если что, всегда к твоим услугам — хоть днём, хоть ночью, она сама сказала, слышишь. Хьюго?» Мальчик кивнул. Урок уже начался — у Августа Михайловича, директор дал Хьюго записку, почему тот опоздал — был у него, и Хьюго шёл с ней по пустым коридорам, полным зеркал, цветов, ковров, и думал: почему пусто не может быть всегда? Потому что никто и ничто не поможет: ни директор, ни учителя, ни записки, ни психолог, — ему теперь никогда не познакомиться с Магдаленой. Постучался, вошёл в класс, отдал записку, сел, стал слушать, писать, закрылся от всех руками — в лицо ударило, как снежком, заболело опять до самых костей: Магдалены не было на первой парте; она не вышла как дежурная намочить тряпку или за мелом — и на парте не лежало тетрадок, учебника, её вечных блокнотиков, ручек, карандашей, последней Роулинг; ох, чёрт, ну почему в этот день ей вздумалось заболеть, как раз, когда так нужно встретиться взглядами, чтобы понять наконец: да или нет?