Арена - [77]

«Ну, как тебе новая школа?» — спросит Хьюго мама; они на кухне; когда папы нет дома, они обедают на кухне, а не в столовой; новый дом, он просто супер — не такой огромный, как прошлый; тот был как одна большая парадная зала, старый, дворянский, в позолоте, лепнине, зеркалах, фресках, портьерах; этот лучше; внешне похож на швейцарское шале: красная черепица, балки, ставни, в стиле города-городка, стоящего посреди огромных таинственных лесов; внутри дома всего восемь комнат: гостиная, столовая, папин кабинет, спальня для гостей, их спальня, спальня Хьюго и две комнаты без мебели — «можно родить мне братика, — сказал Хьюго, — или даже двух»; комнаты были маленькими, солнечными, точь-в-точь детские; мама покраснела, папа засмеялся. Они переезжали почти каждый год; «дела, — говорил папа, — здесь их делать удобнее»; они с друзьями придумали давно уже бизнес: покупали, перестраивали компании и продавали их дороже, чем купили, не просто дороже — втридорога; друзей было пятеро — папа и четверо; иногда четверо приезжали в гости к папе, пили хорошее вино, курили сигары, разговаривали, мама смеялась серебристым смехом, пела иногда — до папы она была оперной певицей, на венских люстрах от её голоса, сильного, чистого, как огонь, дрожали хрустальные слёзы. Хьюго обожал эти вечера: он сидел тихо в кресле и рисовал, никто его не трогал, — в начале вечера гости скажут: «о, как сильно вырос, о, как похож на мать, только глаза отцовские», и всё; «нормально», — ответил он маме; «правда?» — задаст мама вопрос; «мам, ну что может быть не-правдой в дорогих школах?» Очередная дорогая школа. Хотя школа понравилась: он сидел на задней парте, за спинами всех, а это здорово — можно рисовать сколько хочешь, а все подумают: ты ботан, записываешь каждое слово учителя, и не вспомнят больше о тебе; «а ещё, — Хьюго запнулся, — там за одной из первых парт сидит очень красивая девочка». У неё, как у него, куча карандашей, ручек и блокнотов. И пока он стоял рядом с её партой, он почувствовал запах — чудесный запах шоколада, корицы, мяты, карамели, зефира; словно попал в королевство Щелкунчика. Запах накрыл его, как купол: пока ты рядом, никто тебя не тронет. И ещё у неё книга на коленях — она тайком читает на уроках. Разве не клёво? «А какого цвета у неё глаза, волосы? — спросила мама. — Как её зовут?» «не знаю, — ответил Хьюго, — узнаю завтра»; и мама опять смеялась серебристо, и они обедали на кухне, за круглым столом, заказали еду в местном ресторане — было вкусно, по-настоящему, плотно, густо, со всякими травами, будто готовили приговаривая заклинания, и чудесный дом — с камином, с деревянными балками, скрипящей лестницей, — это сразу примирило с переездом, переменами, с очередным отъездом отца.

Новичка прощупали и учителя, и одноклассники: что любит, в чём силён, чего хочет; оказалось, ни в чём не силён особенно, учится ровно, на четвёрки; отвечает без интереса, не горит, не сражается, как некоторые — на литературе или на физике; ответит по учебнику, не ошибётся, но и не прибавит; и ничего особенно не хочет — лишь бы оставили в покое: он всё время что-то писал или рисовал, склонившись над партой, закрывшись локтем. И его оставили в покое; «ну и подумаешь, он даже не особенно симпатичный», — решили девчонки на перемене в девчачьем туалете; Магдалена тоже присутствовала на совете, послушала, не сказала ничего за и против. Оглянулась на него на самостоятельной по истории — ох, как же он хорош; и тут Хьюго поднял глаза, посмотрел на нее, они увидели друг друга — до самой-самой глубины зрачков, словно вдруг не стало никого кругом, а они очутились на вершине башни, ветер, и держатся за руки; они поняли, что нравятся друг другу, и припали к листочкам с вариантами, красные, багровые просто, а никто ничего и не заметил, и слава богу. «Мам, у неё зелёные глаза, чудесные, светлые, как самая первая листва, почти салатовые» «а волосы, а имя?» «тёмные, тёмно-русые, коричневые; да, она похожа на тонкое молодое лиственное деревце, на Алису Кира Булычёва; а зовут её Магдалена Кинселла» «Кинселла? это владельцы ресторана, в котором мы еду заказывали, и кондитерской, ещё есть кафе для подростков, где подают шикарное разноцветное разновкусное мороженое и шоколад горячий», — мама уже обошла город-городок, познакомилась с местными. Поэтому от неё так здорово пахнет — подумал Хьюго; это не колдовство, просто её родители кондитеры. Наверное, она каждое утро пьёт на завтрак настоящий горячий шоколад, не какао какое-нибудь растворимое из коробки жёлтой; и оттого губы у неё, наверное, сладкие-сладкие; и испугался: вдруг за мыслями кто-нибудь подглядывает, покрылся испариной; «жарко?» — спросила мама; они сидели у камина — папа перед отъездом купил у лесника дров, научил Хьюго пользоваться; камин был современный, со специальной стеклянной дверцей, с режимами — сильнее, слабее, просто как микроволновка. Они сидели в креслах-качалках, которые папа с мамой сразу приобрели в первый год совместной жизни, — из светлого дерева, с зелёными подушками под голову и пледами на ноги; мама пила чай, читала партитуры новой оперы — она не пела на сцене после родов, но всегда следила за развитием событий; а Хьюго рисовал — и в такт его штрихам покачивалось кресло; резкие, грубые, самые основные штрихи — вот нос, вот губы, изогнутые в сардонической ухмылке, руки, из которых торчат лезвия или идёт огонь, — скрип-скрип — раскачивалось тихонечко кресло…