Арена и кровь - [10]

Редко раскошеливался на проведение гладиаторских игр и «философ на троне» — Марк Аврелий (161–180 н. э.). Единственный случай, когда он не пожалел денег, — это грандиозное представление 175 г. в Колизее, во время которого было проведено 2757 боев гладиаторов. Два года спустя, чтобы смягчить недовольство в провинциях большими расходами, которых требовали игры с участием гладиаторов, император отменил весьма доходный для государственной казны налог на продажу гладиаторов, дававший от двадцати до тридцати миллионов сестерциев ежегодно. Более того, в преамбуле соответствующего законодательного акта говорилось, что государственная казна «не должна быть запятнана замаранными кровью деньгами… аморально пополнять ее за счет мероприятий и акций, осужденных всеми божьими и человеческими законами». Он установил также предел расходов на игры и условия продажи или найма гладиаторов (Iul. Capit. М. Anton. XI. 4; XXVII. 6). При этом некоторое дозволенное властями количество бойцов их хозяин должен был по более низкой цене уступить организатору зрелищ как человеку, связанному с проведением общегосударственной акции, обеспечивающей не только ему, но и императору поддержку народных масс. Правда, сам Марк Аврелий нередко вызывал недовольство народа тем, что во время представлений демонстративно рассматривал государственные бумаги или перечитывал философские трактаты. В собственном сочинении «Наедине с собой» он высказался по поводу гладиаторских боев вполне определенно, назвав их утомительными и скучными. Более того, в преамбуле закона 177 г. содержалась столь резкая их критика, какую раньше никто себе не позволял: государственная казна «не должна быть запятнана замаранными кровью деньгами… аморально ее пополнять за счет мероприятий и акций, осужденных всеми божьими и человеческими законами». Луций Вер (161–169 н. э.), соправитель Марка Аврелия, напротив, пережил такое бурное увлечение гладиаторскими боями, что часто устраивал их во время своих пиров, затягивая увеселения на всю ночь (Iul. Capit. Ver. IV. 9).

Страсть к гладиаторским играм захватила и сына Марка Аврелия, Коммода (180–192 н. э.), который всерьез собирался сменить дворец на казарму своих любимцев и часто устраивал с ними совместные пирушки. До чего дошла эта страсть, рассказывает Геродиан, написавший труд «История императорской власти после Марка»: «Коммод, уже не сдерживая себя, принял участие в публичных зрелищах, дав обещание… сразиться в единоборстве с мужественнейшими из юношей. Молва об этом распространилась, и со всей Италии и из соседних провинций спешили люди посмотреть на то, чего они раньше не видели и о чем не слыхали». Этот высокий мускулистый человек мастерски владел многими видами оружия и даже мог пронзить пикой слона. Все «толковали о меткости его руки и о том, что он никогда не промахивается… Всех зверей он поражал копьем или дротиком с первого удара. Наконец, когда из подземелий амфитеатра была одновременно выпущена сотня львов, он убил их всех таким же количеством дротиков — трупы их лежали долго, так что все спокойно пересчитали их и не обнаружили лишнего дротика. До этих пор, хотя его поступки и не соответствовали императорскому положению, однако в них было благодаря мужеству и меткости нечто приятное для простого народа; когда же он обнаженный вышел на арену амфитеатра и, взяв оружие, начал сражаться как гладиатор, тогда уже народ с неодобрением посмотрел на это зрелище — благородный римский император, после стольких трофеев отца и предков, не против варваров берет в руки оружие, подобающее римской власти, но глумится над своим достоинством, принимая позорнейший и постыдный вид. Вступая в единоборство, он легко одолевал противников, и дело доходило до ранений, так как все поддавались ему, думая о нем как об императоре, а не как о гладиаторе» (Her. Hist. I. 15). Нередко в дневной программе император в вооружении секутора принимал участие в показательных поединках с известными гладиаторами. При этом он держал щит в правой руке, а деревянный меч в левой и очень гордился, что от рождения был левшой. Впрочем, император сражался и «острым» оружием, убивая при этом традиционных противников секуторов — ретиариев. Если верить античным авторам, к концу жизни Коммод одержал на арене тысячу побед, причем предметом особой гордости для него было то, что его 620 раз провозгласили «перворазрядным секутором» (Ael. Lampr. Comm. XI. 12; XII. 10–12; XIII. 3–4). Погиб Коммод все-таки не от оружия или звериных когтей, а в результате заговора, составленного людьми из его ближайшего окружения, случайно узнавшими о намерении императора их казнить. В итоге его задушил обычно упражнявшийся с ним в борьбе атлет Нарцисс, позднее, при императоре Септимии Севере, отданный за это на растерзание львам. Когда известие о смерти ненавистного тирана дошло до сената, раздались крики: «Гладиатора — в сполиарий!» (Ael. Lampr. Comm. XVIII. 4) — т. е. в мертвецкую.

После смерти последнего представителя династии Антонинов, в особенности с вступлением Римской империи в полосу затяжного кризиса III в., когда государственная казна испытывала недостаток денежных средств, гладиаторские игры становятся все более скромными. Впрочем, иногда их пытались разнообразить различными театральными эффектами. В период правления Септимия Севера (193–211 н. э.), после истории с китом, выбросившимся на побережье Италии, на арену вывезли бутафорского кита, из пасти которого выскочили пятьдесят медведей. Спустя несколько лет в реализации сходной идеи использовали декоративный корабль, который день за днем, в течение всех игр, «терпел крушение» на арене, и по ней разбегались сотни медведей, львов и зубров, с которыми сражались венаторы. Гелиогабап (218–222 н. э.) предпочитал развлекать себя, а не толпу. С этой целью он использовал небольшой амфитеатр Кастренсе, возведенный в Риме в начале III в. Развратный император «устраивал свою столовую на самом высоком месте амфитеатра, и когда он завтракал, для него выпускали на арену преступников, которые охотились на диких зверей» (Ael. Lampr. Geliogab. XXV. 7–8). В этот период только немногие богатые провинциалы, вроде принадлежавшего к древнему роду будущего императора Гордиана I, могли позволить себе ежемесячные игры, в которых участвовало от 150 до 500 пар гладиаторов и от сотни африканских зверей до тысячи германских медведей (Iul. Capit. Gord. III. 5). Обычно большие официальные игры приурочивались к какому-либо конкретному значимому событию. Например, в связи с избранием сенатом в 238 г. двух новых императоров — Пупиена Максима и Бальбина — и отправкой одного из них на войну Юлий Капитолин сообщает о возобновленном древнем обычае, согласно которому перед походом «устраивали гладиаторские бои и охоты». Объяснялось это тем, что «готовившиеся идти на войну римляне должны были видеть битвы, раны, оружие и обнаженных людей, нападающих друг на друга, — чтобы на войне не бояться вооруженных врагов и не приходить в ужас от ран и крови» (Iul. Capit. Мах. et Balb. VIII. 5–7). С прежними временами, пожалуй, могли сравниться только проведенные императором Филиппом Арабом (244–249) игры 248 г., посвященные 1000-летию основания Рима. Тогда в дело были пущены все зрелищные ресурсы, накопленные в Вечном городе: «…тридцать два слона, десять лосей, десять тигров, шестьдесят прирученных львов, тридцать прирученных леопардов, десять бельб — то есть гиен, тысяча пар казенных гладиаторов, шесть гиппопотамов, один носорог, десять косматых львов, десять жирафов, двадцать диких ослов, сорок диких лошадей и бесчисленное количество всевозможных других животных» (Iul. Capit. Gord. XXXIII. 1). В меньших масштабах отметил десятилетие своего правления император Галлиен (253–268), и все же его игры были названы «небывалыми» из-за невиданных дотоле торжественных предварительных шествий, в которых участвовали десять слонов, прирученные дикие животные разных пород и тысяча двести гладиаторов в пышных золоченых одеяниях римских матрон (Treb. Poll. Gall. VII. 4; VIII. 1–3). Последнее обстоятельство связано со склонностью Галлиена к различного рода шуткам. Известны две из них, имеющие отношение к тому, что происходило на арене амфитеатра. «Когда однажды он велел выпустить на арену огромного быка и вышел охотник, который должен был поразить его, но после десяти выходов так и не смог убить, Галлиен послал охотнику венок. Так как все стали вполголоса выражать недоумение, почему такой в высшей степени неумелый человек получает венок, Галлиен велел объявить через глашатая: „Не суметь поразить быка столько раз — дело трудное“. Когда кто-то продал его жене вместо настоящих драгоценных камней — стеклянные… Галлиен велел схватить продавшего как бы для того, чтобы отдать его на растерзание льву, а затем распорядился выпустить из клетки каплуна. Когда все удивились такой смешной выходке, он велел сказать через глашатая: „Он подделал, и с ним поступили так же“, а затем отпустил торговца» (Treb. Poll. Gall. XII. 3–5).