Арджуманд. Великая история великой любви - [54]

Небо было непроницаемо темное. Что, если великие силы, приводящие в движение небесные светила, выбрали как раз этот день, чтобы их остановить?

Заметив, что я сижу в одиночестве, ко мне неслышно подкралась Ладилли, она тоже не спала. Мы не разговаривали много дней, и это ее озадачивало. Я понимала, что мне совсем не в чем винить свою подругу, но что поделать, если в душе шевелилось недоверие, ведь я помнила, о чем говорил Хосров.

Ладилли села и нежно взяла меня за руку:

— Я так рада за тебя, Арджуманд! Ты заслуживаешь счастья и наконец получишь его. Все это время ты была сильной, мужественной. Я даже не знаю, как ты все это выдержала. Я бы не смогла, я точно знаю…

— Когда полюбишь, все сможешь. — Я сжала руку подруги, но так и не сумела заставить себя обнять ее.

— Я полюблю? Едва ли… — Меня поразил ее голос — в нем сочетались мягкость и беззащитность. — Я выйду за того, кого выберет мать. А как иначе? Она ведь раскричится, потом начнет плакать, уговаривать. Тебе ли не знать, как умно она выбирает оружие. Теперь, когда отец умер, у меня нет союзников. Я поступлю так, как мне велят…

Ладилли вздохнула. Вздох был еле слышным, и в нем не было страха перед будущим, ведь она заранее приняла решение матери, и приняла безоговорочно. Это я боролась, это я испытала муки любви и разочарования. Но Ладилли жизнь никогда не нанесет таких ран.

— Мы ведь снова друзья, правда?

— Да, — ответила я. — Это я виновата, была злой…

— Что ты, разве можно тебя винить! Мне никто и слова не сказал о том, что затевается. Заметив, что ты на меня сердишься, я спросила у матери почему, и она объяснила, в чем тут дело… Она сказала, что идея выдать меня за сына Джахангира была не более чем ее фантазией. — Ладилли пожала плечами без всякого удивления. — Да я и сама не думаю, что она всерьез хотела этого.

— Если бы тетушка смогла, она бы устроила ваш союз. — Я осеклась, понимая, что могу ранить Ладилли. — Ты будешь приезжать ко мне в гости?

— Да, часто. У меня ведь больше никого нет. Теперь, когда мать стала женой падишаха, приехать будет просто. Мама поглощена новыми обязанностями, я никогда не видела ее столь довольной. Но счастлива она вовсе не из-за того, что обрела мужа… Знаешь, я никак не могу привыкнуть, что падишах, Великий Могол — мой отчим. Конечно, это не то же, что… — Ладилли прерывисто вздохнула, но взяла себя в руки; она все еще тосковала по отцу. — Нет, дело не в женитьбе… — тихо продолжила она. — Сам по себе брак никогда не смог бы удовлетворить ее. Больше всего ей хотелось заняться чем-то важным, быть полезной, обладать властью. Теперь она с восторгом предалась государственным делам. Единственное, что ей интересно, — быть наравне с мужчинами и даже в чем-то опережать их. Ей надоели женщины с их бесконечной болтовней о детях и нарядах, с их сплетнями…

— А мной она довольна?

— О да, — пробормотала Ладилли и поникла. — Мне так кажется, хотя, конечно, со мной она не откровенничает. Ты счастлива, и ее это тоже делает счастливой. Настанет день, и ты станешь женой падишаха, Арджуманд.

— Да, — согласилась я, а мысленно прибавила: «Иншалла![67] Но как поведет себя Мехрун-Нисса, когда этот день наступит?»

Шах-Джахан гарцевал на коне позади своего отца. Их роскошные плащи, пурпурный у одного, ярко-алый у другого, искусно расшитые золотом и украшенные аметистами, жемчугом и изумрудами, закрывали крупы скакунов. Лучи восходящего солнца преломлялись в великолепных алмазах на тюрбанах, играли на золотых ножнах мечей. Джахангир щедро бросал в толпу золотые и серебряные монеты. Его любимый сын в эти счастливые минуты держался торжественно и серьезно.

Наконец они спешились, музыка смолкла. Воцарилось молчание, словно весь мир затаил дыхание. Падишах и Шах-Джахан прошли и заняли места напротив меня. Мужчины сидели по одну сторону, женщины по другую, между нами находились муллы. Мы с Шах-Джаханом оказались лицом к лицу. (Правда, из-за плотной чадры он не мог видеть моего лица.) Были зачитаны отрывки из Корана, затем муллы провозгласили, что никах заключен, и мы стали мужем и женой. Шах-Джахану передали книгу в кожаном переплете с золотым тиснением. Он вписал свое имя, и книга перешла ко мне. Разглядев округлые буквы его имени, я аккуратно внесла под ним свое. Мама помогла мне подняться на ноги (мы стояли на коленях) и увела в дом. Было совсем рано, всего час как рассвело, и в небе еще виднелись темные полосы — следы уходящей ночи. Я обернулась — Шах-Джахан, завершая официальную процедуру, поочередно заключал в объятия Мехрун-Ниссу, мою бабушку и других родственников.

Дома, даже не сняв свадебного наряда, я погрузилась в крепкий, глубокий сон без сновидений. Разбудили меня уже вечером; я чувствовала себя полной сил, отдохнувшей, как будто с меня смыли все тревоги и печаль.

Стараниями Мехрун-Ниссы во дворце был устроен пышный свадебный пир, здравицы и пение не смолкали до утра. Затем старшие женщины (мать и тетушка были в их числе) увели меня, чтобы подготовить для брачного ложа.

…Рабыни искупали меня; мягкие руки нежно скользили по моему телу, касаясь груди, бедер и ягодиц, и даже — лишь самыми кончиками пальцев — проникая в закрытое для всех место. Мне немного нужно было, чтобы затрепетать, — чувства мои и так были обострены до предела. Потом меня вытерли, умастили благовониями. Женщины расчесывали мне волосы, пока они не засверкали, как вороново крыло, глаза подкрасили сурьмой, губы и соски — ароматным красным составом.