Арджуманд. Великая история великой любви - [102]

Письмо было адресовано Завоевателю, Повелителю рек и земли, Властелину морей, Обитателю Рая, падишаху Хиндустана Великому Моголу Джахангиру.

— Отец, — прочитал Шах-Джахан, не глядя на нас, — я, недостойнейший из сыновей, молю тебя о прощении. За свои прошлые ошибки и злодеяния я понес справедливое и заслуженное наказание. Ты по праву счел меня неблагодарным сыном, не проявившим должного уважения и ответившим злом за великое добро, любовь и почести. За три долгих года скитаний по твоей империи я в полной мере осознал всю глубину своей вины и чувствую, что более не в силах продолжать влачить этот жалкий жребий. Я устал от вражды, так же как моя жена и дети, и мечтаю лишь о том, чтобы жить в мире и согласии с возлюбленным отцом. Я вручаю тебе мою жизнь, чтобы ты распорядился ею по своей воле.

Запечатав письмо, принц протянул его Аллами Саадулле-хану:

— Ты должен вручить ему лично, — приказал он.

— Но Мехрун-Нисса не допустит этого. Я должен буду передать письмо ее визирю, евнуху Муниру. Получишь ты прощение или нет, зависит от этой женщины.

— Она пойдет на уступки. Власть Махабат-хана заметно возросла. Каждый год преследования придавал ему сил.

Аллами Саадулла-хан пожал плечами:

— Мехрун-Нисса — не твой отец. Кто знает, что она там думает про Махабат-хана. Но я постараюсь сделать все, что смогу, ваше высочество. Я позабочусь, чтобы слух о сдаче достиг каждого уха при дворе, чтобы каждый узнал: ты повинился, тебя больше не преследуют.

Мы с нетерпением ждали вестей близ Бурханпура. Невозможно было предугадать, где сейчас находится Джахангир. Если в Агре — мы очень скоро получим ответ, если в Лахоре, ждать придется дольше, в Кашмире — еще дольше.

Из того, что ответ пришел только через сто восемнадцать дней — очень долгий срок, — можно было догадаться, что властитель сейчас где-то между Лахором и Кашмиром. Письмо было написано не его рукой, а рукой Мехрун-Ниссы, такой неприкрытой стала теперь ее власть над падишахом. Она прощала. Предлагаемые ею условия мира были относительно мягкими. Шах-Джахан должен был отдать свои крепости и согласиться на пост наместника в Балагхате, дальнем и ни на что не годном субе. Дару и Арунгзеба он должен был отправить к ней в качестве залога.

Шах-Джахан немедленно согласился на все условия, и теперь мы ждали гонца с фирманом, подтверждающим условия мирного соглашения. Когда указ был доставлен, Шах-Джахан приложил его ко лбу, символизируя этим жестом раскаяние и смиренное принятие воли отца. Однако коварство Мехрун-Ниссы по-прежнему вызывало опасения. Поэтому, обдумав все, они с Арджуманд решили пока остаться на месте.

Махабат-хан прислал свиту из тысячи всадников для сопровождения юных принцев ко двору. Арджуманд приказала мне сопровождать их. Она обняла обоих мальчиков с одинаковым душевным волнением, покрыла поцелуями их лица и руки. Шах-Джахан тоже поцеловал их, но я заметил, как Аурангзеб отворачивается от его ласки.

— Заботься о них как следует, Иса. Храни моих сыновей от любых невзгод и несчастий.

Когда мы тронулись в путь, Дара все время оглядывался назад, на родителей. Аурангзеб не оглянулся ни разу.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ Тадж-Махал 1069/1659 год

Предательство, предательство, предательство…

Зловонное слово, омерзительное, как гниение души человеческой. От него темным становится день, каждый вздох оно наполняет отчаянием. Смыть предательство невозможно, тяжесть его непереносима. Предательство искажает течение судьбы, может искривить ее путь… Слово короткое, но какими же чудовищными бывают его последствия. Если предают обычного человека, зыбь может коснуться его семьи, его деревни, но потом рассеется, и все будет забыто. Если же предают принца, отголоски измены, мощные, словно сердцебиение самой земли, будут хорошо различимы в вечности.

А может, предательство — это естественное побуждение любого человека? Иса вспомнил принцип, в который верил Шах-Джахан: в зависимости от того, улыбнулась судьба или отвернулась, — трон или гроб, тактья такхта. Неужели даже жизнь властителей, окруженных роскошью и изобилием, сводится к столь скудному выбору?

— Дара… Спаси Дару. Спаси жизнь своему брату, — просил Великий Могол Шах-Джахан свою дочь Джаханару. — Аурангзеб любит тебя. Он не останется глух к твоим мольбам, он услышит их, а мои — нет. Все, что я люблю, Аллах разрушает. Таково проклятие моей жизни… Дара, любимый мой сын, я лелеял его, надеялся, что в один прекрасный день он займет трон, но никому не дано предугадать пути Всемогущего. Теперь я бессилен, но по-прежнему молюсь о том, чтобы когда-нибудь он стал правителем Хиндустана и… чтобы он выжил. Кто виновен в том, что судьба бросила вызов моей воле, воле падишаха? Я сам? Да, я был безрассуден в своей любви, но преступление ли это? Неужели я обречен страдать до конца дней за то, что слишком сильно любил? Дару я любил сверх меры, а Аурангзеба — недостаточно сильно. Не в этой ли бездумной несоразмерности кроется причина моего падения? — дело не в армиях, которые теперь готовы выступить против меня, не в той власти, которая теперь есть у Аурангзеба, а в тщательно выверенном распределении любви… За это я теперь понесу наказание, и за это Дара, мой сын, заплатит самую высокую цену. Ах, если бы только ему удалось спастись, если б его не предали те, кому он доверял… Доверял? Да разве в свое время он не спас жизнь этому предателю, разве не он отвел от него мой гнев? Малика Дживана следовало бы казнить за его злодеяния! Однажды я приказал растоптать его слонами, но Дара встал тогда между мной и этим мерзавцем. Он молил меня о снисхождении, и я, внимая кроткому голосу сына, смягчился и простил Дживана. Как же я жалею об этом, после всего, что узнал. Если бы тогда Дживан умер, Дара сейчас был бы в безопасности, под защитой шахиншаха, а не томился в подземелье у Аурангзеба