Ардагаст, царь росов - [132]

Десяток за десятком подходили дружинники и разом опускали клинки в пламя, чувствуя, как вливается в оружие и в них самих могучая и вечная, как сам огонь, сила. Царица опустила в огонь не только махайру, но и наконечники стрел. Заметив это, Родомысл вручил ей стрелу с кремнёвым наконечником и сказал:

   — Это — громовая стрела. Береги её, царица, для самого сильного врага.

Последним к жертвеннику подошёл Шишок и с самым благочестивым видом опустил в огонь увесистую дубину. Он знал, что на Лысой горе деревьев нет и встать там в полный рост не удастся, но ведь боги его и при обычном росте силой не обделили, а страх перед боем у него давно уже пропал.

Когда обряд был окончен, жрец Велеса сказал:

— А теперь, воины, пошли в моё святилище. Заговорю вас от бесовских чар и обереги дам. Не думайте: на нас железо и в руках железо, так что нам, сильным мужам, стоит каких-то баб порубить? Без колдовской защиты можно вдесятером одну старуху не одолеть: отведёт глаза, и сами друг друга порубите.

Крутым извилистым спуском всадники двинулись вниз, к речке Глубочице, протекавшей между Хорсовицей и Змеевицей. У её впадения в Почайну раскинулось большое село Подол. Народ здесь жил говорливый, знающий новости со всего света и умеющий поторговаться, но честный и работящий. За светлых богов здесь стояли крепко: сюда перебрались после нашествия росов жители Хорсова городка. А обитатели лысогорской ведьмовской твердыни обосновались в селе Дорогожичи — наверху, по ту сторону Лысой горы, у столь же любимых чертями мест — болота и развилки дорог. Шишок, способный найти дорогу через любой лес, провёл отряд Ардагаста к Перуновой горе в обход Дорогожичей.

Подол уже шумел и бурлил вовсю. Оказалось, какие-то страхолюдные не то разбойники, не то бесы, не то оборотни утром напали на соседнюю Оболонь, а потом укрепились на Лысой горе. Подоляне вооружились и собрались идти на подмогу соседям, хотя сил было маловато: из обоих сёл лучшие воины ещё осенью ушли с Ардагастом. Увидев царя и его дружину и узнав среди дружинников своих односельчан, подоляне разразились приветственными криками.

Святилище Велеса находилось недалеко от устья Глубочицы, на торжище. Под навесом на четырёх столбах стоял деревянный Велес: остроголовый, с бородкой, с рогом в руках, добрый и хитроватый с виду и совсем мирный. Воинственности ему не прибавляли даже посеребрённые рога. Капище окружал ровик, заполненный водой после половодья.

Небесному Пастуху пожертвовали быка, выменянного на коня у подолян. Зарезав быка, волхв, в рогатой личине и медвежьем полушубке мехом наружу, стал обходить войско, помахивая курильницей. Сладковатый, дурманящий запах колдовских трав смешивался с запахом палёной медвежьей шерсти. Сильным, далеко не старческим голосом волхв приговаривал:

   — Боже Велесе, из богов старейший и мудрейший! Огради это воинство праведное силой ночного света, силой трав, силой звериной. Оборони его от колдуна и колдуньи, от ведуна и ведуньи, от ведьмака и ведьмы, от чёрта и чертовки, от самого Чернобога и Яги — всех чертей матери. Слово своё замком замыкаю, тот замок в Океан-Море бросаю. Кто море высушит, тот мой заговор превозможёт.

Потом волхв взял священную секиру и с неожиданной для старика силой дважды перебросил её крест-накрест через войско. Затем, обернувшись на восток, высоко поднял крест из корня плакун-травы и возгласил:

   — Плакун, плакун! Не катитесь твои слёзы по чистому полю, не разносись твой вой по синю морю. Будь ты страшен злым бесам, полубесам, старым ведьмам лысогорским. А не дадут тебе покорища — утопи их в слезах; а убегут от твоего позорища — замкни в ямы преисподние. Будь моё слово при тебе крепко и твёрдо во веки веков!

После этого, развязав объёмистый мешок, заговорил:

   — Подходите, воины росские, берите обереги! Вот одолень-трава, для нечисти неодолимая. Вот плакун-трава. Вот конский щавель, вот сварожья голова — с ней любого беса или ведьму увидишь. Вот чернобыльник, зверобой, чертогон. А вам, царь с царицей, обереги из янтаря — солнечного алатыря-камня.

Подолянам волхв давал что попроще — чеснок, полынь, соль, освящённую в четверг — Перунов день, и наставлял:

   — Помните: обереги мои ни ума, ни храбрости не прибавляют, но вражьи чары ослабляют. А больше берегитесь мороков. Не так колдун силён, как то, чем он казаться умеет. Не испугаетесь — сумеете разглядеть за мороком того, кто морочит. Обереги вам помогут. Не сумеете — от одного страха умереть можете.

Конные росы и пешцы-подоляне двинулись правым, более высоким и сухим берегом Почайны к Оболони. Когда уже подходили к селу, впереди раздался крик: «Роксоланы!» — и из села выбежали, ощетинившись копьями, десятка два мужиков. Другие целились из луков, прячась за тынами. Пусти кто-нибудь сгоряча стрелу — и не миновать бы крови. Но тут на улицу неспешно вышел, прихрамывая, высокий худой мужик в кольчуге, с мечом у пояса и рявкнул:

   — Вы что, тамги не различаете?! Вон, на знамени — наша, росская. Или Роксага признали, а своего царя нет?

   — Да где им меня признать, если я тут восемь лет не был, — улыбнулся Ардагаст, соскочил с коня и крепко обнял оболонского воеводу. — Здравствуй, дядя Ратша! Здравствуйте, оболонцы!