Ардаф - [50]

– Затем?! Да, затем! – отвечал он выраженно насмешливым тоном. – Даже так!

Приблизившись на шаг, он положил свою тяжёлую, сильную руку на грудь Теоса и, казалось, мысленно оценил его рост и ширину плеч. – Крепкие нервы! Стальные сухожилия! Добротная плоть и кровь! Она нам пригодится! – и его огромные, проницательные глаза сверкнули злобой. Затем с глубоким поклоном он проговорил, обращаясь к Сах-Луме и Теосу сразу: – Благородные господа, сегодня вам будут завидовать больше, чем кому-либо ещё во всём Аль-Кирисе! Прощайте!

И он попятился на несколько шагов, окружённый ярким сиянием закатного солнца, которое усиливало интенсивные цвета его костюма и воспламеняло чистый янтарь, огнём горевший на смуглой коже; потом он спустился с холма столь стремительно, что, казалось, исчез на глазах, как тёмный туман рассеивается в воздухе.

– Клянусь жизнью, это самый мерзкий черномазый посланник! – легкомысленно рассмеялся Теос. – И я так и не понял сокрытого смысла его сообщения!

– Он вполне очевиден! Нас вызывают, тебя и меня, на полуночный праздник Лизии – честь, выпадающая немногим! – приказ этот не потерпит ослушания! Она, должно быть, заметила тебя этим утром – единственного стоящего на ногах человека среди павшей ниц толпы, поэтому, вероятно, теперь она и желает твоей компании.

В его голосе прозвучал намёк на недовольство, но Теос этого не заметил. Сердце его с силою рванулось в груди, словно в него вонзилась горящая стрела; образ томной, очаровательно прекрасной женщины в золотых одеждах, казалось, всплыл перед ним, заслонив свет; и губы его дрожали, когда он отвечал:

– В таком случае она должна быть столь же благородной и милостивой, сколь и прекрасной! Ибо после моего пренебрежительного отношения я заслужил презрения, а не вежливости. Но скажи мне, Сах-Лума, как ей стало известно, что я твой гость?

Сах-Лума одарил его полунасмешливым взглядом.

– Как ей стало известно? Легко! Так же, как она узнаёт и обо всём прочем! Было бы странно, если бы она не узнала! – и он подхватил с земли ароматную розу и раздавил её прекрасный бутон в каком-то беспричинном раздражении. – Сам король знает меньше о занятиях своих подданных, чем Всевидящее око! Ты ещё не видел этого странного и могущественного гипнотизёра человеческих глаз, но ты увидишь его вскоре – сверкающий хранитель – исчадие ада на белой груди, навечно замкнутой в страстях! Да, у Лизии повсюду тайные шпионы, которые докладывают ей о каждом незначительном происшествии, и, несомненно, за нами следил, когда мы шли к дому, один из её неслышных преследователей. В этом нет ничего необычного.

– В таком случае в Аль-Кирисе нет свободы, – с удивлением заметил Теос, – если весь город находится во власти осмотрительной женщины!

Сах-Лума рассмеялся ещё резче.

– Свобода! Клянусь богами, это обманчивое слово выражает пустую идею! Где в жизни есть свобода? Каждый из нас так или иначе скован цепями по рукам и ногам; человек, который считает себя свободным от политики, есть раб большинства и собственных амбиций, ибо, стряхивая с себя путы обычаев и веры, он попадает в рабство страстей, крепко связанный тугими верёвками собственных необузданных фантазий и желаний. Нет никакой свободы, друг мой, мы обретаем её разве что в смерти! Идём к ужину, становится поздно, и на сердце моём лежит невыносимая тяжесть; нужно расслабиться за кубком вина, иначе моё пение сегодня скорее огорчит, чем обрадует короля. Идём, и ты снова будешь рассказывать мне о будущей жизни! Ведь грядут времена, поверь мне, когда, несмотря на всю мою славу и прелесть моего существования, я устану от земной жизни и окажется, что век мой слишком краток, чтобы удовлетворить все мои страсти. Не мир, а миры должны стать наследием поэта!

Теос посмотрел на него с сожалением, но ничего не ответил. И вместе они поднялись по ступеням величественной мраморной террасы и медленно прошагали через неё, держась близко друг к другу, словно материя и её тень, и внутри дворца лишь отдалённый звук арфы тревожил спокойствие ароматного воздуха. Должно быть, Нифрата играет, подумал Теос, и какие странные и жалостливые аккорды выжимает она из дрожащих струн! Они будто политы слезами женщины с разбитым сердцем, погибшей и похороненной столетия назад!

Глава 15. Песнь Сах-Лумы

Когда они покинули сад, настала ночь, словно враз нахлынув с пугающей неожиданностью, и одновременно дворец Сах-Лумы засветился из конца в конец тысячью цветных ламп, судя по всему зажжённых единственным электрическим импульсом. Великолепный ужин был подан для Лауреата и его гостя в просторном, богато украшенном пиршественном зале, роскошный ужин, способный удовлетворить самого горячего последователя эпикурейства. Богатые яства с изысканными винами подавали им в поистине княжеском изобилии, и, пока друзья ели и пили, нежная струнная музыка звучала для них в исполнении невидимых музыкантов. В перерывах между приятными мелодиями Сах-Лума развлекал гостя увлекательными речами и искромётными шутками, и Теос почувствовал, что никогда ещё не получал такого удовольствия от праздника жизни. Единственным недостатком было то, что он слишком быстро закончился; и когда последнее блюдо с фруктами и сладостями убрали, он нехотя поднялся и приготовился сопровождать своего хозяина к королю.