Арбатская повесть - [42]

Когда причина катастрофы установлена однозначно, можно достаточно уверенно указать и конкретных виновников или, как это может иметь место в случае злонамеренных действий, определить круг лиц, служебные упущения которых позволили осуществление диверсии.

Если же однозначно версия не установлена, круг возможных виновников катастрофы чрезвычайно широк, и в этом случае подозрения могут коснуться многих лиц, не имеющих отношения к причинам трагедии.

Снять эти подозрения и тем более реабилитировать необоснованно обвиненных, независимо от того, когда это удастся сделать, благородная задача…

И если сейчас еще, может быть, рано говорить о том, что поиск завершен, то одно не вызывает сомнений — автору повести «Тайна «Императрицы Марии» впервые удалось собрать наиболее полно документы, факты, высказывания и предположения о причинах гибели русского линкора и вплотную приблизиться к разгадке тайны.

Документальная повесть А. Елкина — не просто перечисление собранных материалов и изложение хронологии событий — это в первую очередь добросовестный анализ этих материалов и событий, крепко настоянный на собственных размышлениях автора повести…

Выступая в качестве оппонента по отношению к версии А. Елкина, изложенной в упомянутой выше повести, Н. Залесский является сторонником другой версии и в своих комментариях к повести наряду с критикой аргументации А. Елкина излагает доказательства своей версии, по которой гибель линкора «Императрица Мария» произошла из-за проявленной матросами артиллерийской боевой части небрежности в обращении с полузарядами, которые к тому же якобы были снаряжены недоброкачественным порохом.

Следует указать, что никаких доказательств этим предположениям в комментариях Н. Залесского не содержится…

Для подтверждения версии о том, что матрос Воронов «случайно уронил один из пеналов, который ударился о палубу погреба и загорелся», Н. Залесский приводит совсем не аналогичный случай, когда в октябре 1915 года «при перегрузке полузарядов в погреб один из них сорвался со стропа и ударился о палубу погреба. Порох воспламенился…». Одно дело, когда пенал сорвался со стропа и с высоты нескольких метров упал на палубу; другое дело, когда пенал не удержал в руках матрос и он падает на палубу. Если во втором случае никогда не должен загореться порох, то в первом случае все зависит от высоты, с которой сорвется пенал на палубу…

Наконец, очевидно, просто нельзя воспоминания старшего офицера линкора «Императрица Мария» Городысского считать беспристрастными, которому куда сподручнее свалить главную вину за трагедию на погибшего матроса Воронова, чем признаться в том, что на корабле отсутствовал элементарный уставной порядок, не исключающий возможность диверсии.

Н. Залесский прав в том, что пока еще «тайна гибели корабля не разгадана», но надо отдать должное А. Елкину, который сделал в этом направлении решающий шаг».

Что тут началось! Спор, развернувшийся на страницах журнала, получил неожиданное продолжение: в редакцию и к автору повести шли письма ученых, моряков, историков. И, что самое главное, оставшихся в живых свидетелей и участников описываемых событий, матросов самой «Марии».

При этом нельзя не заметить, что судьба моряков «Императрицы Марии» — сама по себе героическая книга, которая писалась временем, эпохой, революцией. Что ни письмо — высокий, героический путь.

Но прежде чем продолжить наше повествование, необходимо уяснить — что конкретно имел в виду исследователь Н. Залесский, ссылаясь на мнение Городысского? О чем рассказывал этот капитан 1-го ранга?

2. КАК ГОРОДЫССКИЙ ОПРАВДЫВАЛСЯ ПЕРЕД ИСТОРИЕЙ

В ту пору в редакции журнала «Москва», где я работал, расположенной в самом центре старого Арбата, была вахтером седенькая милая старушка Анна Николаевна К.

Собственно, в работе как таковой она не нуждалась — получала пенсию и свою, и за покойного мужа — капитана 1-го ранга. И пришла в редакцию для того, «чтобы не умереть с тоски дома, быть около людей» и «поближе к литературе», которую любила бескорыстной, преданной, даже не всегда очень разборчивой любовью.

О том, что муж ее был старшим морским офицером, я узнал позднее при обстоятельствах случайных и неожиданных.

В последние года два перед своей кончиной к нам в редакцию частенько заглядывал старый мой друг, адмирал Н. Е. Басистый. «Тот самый», что еще капитаном 1-го ранга командовал отрядом высадки в Феодосии в бессмертном Керченско-Феодосийском десанте.

Прогуливаясь по старому Арбату, Басистый нередко заглядывал в редакцию «на огонек». По делу и просто так, поговорить. Крикливо одетые модные стихотворцы с недоумением поглядывали на застенчивого седоголового старичка, тихо перелистывавшего свежие журналы.

Только однажды он вступил в общую беседу: «Много шума. Но, по-моему, бьет холостыми…» Реплика относилась к стихотворению, где тракторист сравнивался одновременно с полотнами Модильяни и протопопом Аввакумом. «Тракторист он и есть тракторист…» Басистый произнес это тихо, словно уговаривал самого себя не волноваться.

«Занятный старичок, — резюмировал молодой гений, когда Басистый вежливо попрощался и вышел. — За-анятный! Только старомодный…»