Аракчеев: Свидетельства современников - [125]

, из которой видно, что в то время русский порох признавался лучше английского, и вместе с тем в той же статье приводятся довольно интересные сведения о производстве пороха в России в XVIII веке.

П. А. Вяземский [643] Старая записная книжка

Строгость наказаний доходила во времена Аракчеева до ужасных размеров. Прежде чем собирали войска на ученье, привозили на плац целые возы розог и палок; кулачная расправа была самою умеренною из мер наказаний… Во многих полках офицеры в обращении к полковому командиру должны были титуловать его «ваше высокоблагородие», что, впрочем, не составляло чего-либо особенного, потому что между ними, особенно в армии, да еще в гарнизонах, многие не знали грамоты. Расписки вроде нижеследующих: «Прапорщик (или подпоручик) такой-то, а за него, неграмотного, расписался рядовой такой-то», — были нередки. Жизнь солдата считалась даже в мирное время ни во что; их выводили в трескучие морозы на парады в одних мундирах, и многие так обмораживались, что приходилось у некоторых ампутировать руки и ноги.

Похороны Ф. П. Уварова (ноябрь 1824 г.[644]) были блестящие и со всеми возможными военными почестями. Император Александр присутствовал при них от самого начала отпевания до окончания погребения. «Славно провожает его один благодетель, — сказал Аракчеев Алексею Федоровичу Орлову, — каково-то встретит его другой благодетель?» Историческое и портретное слово. Кажется, с этих похорон Аракчеев пригласил Орлова сесть к нему в карету и довезти его домой. «За что меня так не любят?» — спросил он Орлова. Положение было щекотливо, и ответ был затруднителен. Наконец, Орлов все свалил на военные поселения, учреждение которых ему приписывается и неясно понимается общественным мнением. «А если я могу доказать, — возразил с жаром Аракчеев, — что это не моя мысль, а мысль Государя; я тут только исполнитель». В том-то и дело, каково исполнение — мог бы отвечать ему Орлов, но, вероятно, не отвечал.

Первое сорокалетие нынешнего столетия в военном мире было временем ничем не стеснявшихся «генералов». Говорили они не «по дружбе», а «по принципу», на основании традиции почти всем подчиненным: «ты», «братец», «любезнейший» и т. п. В то время граф Аракчеев, например, говорил раз своим гнусливым голосом своему любимцу, двадцатипятилетнему генералу П. А. Клейнмихелю (впоследствии графу): «То-то и есть, Петр Андреевич! сначала говорил: «дай генерала», — ну, и дали; потом — «дай звезду», — ну, и дали, и толку-то что?» Такая рацея сказана была при всех и по поводу какого-то пустяка. Удивительно ли, что и Клейнмихель, наслушавшись при своем быстром возвышении таких комплиментов относительно еще в молодые годы и при блестящей карьере, впоследствии сам точно так же и даже еще хуже обращался с своими подчиненными. Сделавшись после отставки Аракчеева самостоятельным начальником, Петр Андреевич на каком-то смотру сделал выговор старому майору в такой резкой форме: «Ей, майорина, чего эполеты-то эти таскаешь, а дела не знаешь!» <…>

<…> Император Александр Павлович в последние годы царствования своего совершал частые и повсеместные поездки по обширным протяжениям России. В это время дорожная деятельность и повинность доходили до крайности. <…> Народ кряхтел, жаловался и приписывал все невзгоды Аракчееву, который тут ни душой, ни телом не был виноват. Но в этом отношении Аракчеев пользовался большою популярностью: он был всеобщим козлом отпущения на каждый черный день. В Саратовской губернии деревенские бабы певали в хороводах:

Аракчеев дворянин

Аракчеев

Всю Россию разорил,

Все дорожки перерыл <…>[645]

Д. В. Давыдов [646] Анекдоты о разных лицах, преимущественно об Алексее Петровиче Ермолове

Доклады и представления военных лиц происходили у Аракчеева очень рано, чуть ли не в шестом или седьмом часу утра. Однажды представляется ему молодой офицер, приехавший из армии и мертво пьяный, так что едва держится на ногах и слова выговорить не может. Аракчеев приказал арестовать его и свести на гауптвахту. В течение дня Аракчеев призывает к себе адъютанта своего, князя Илью Долгорукова, и говорит ему: «Знаешь ли, у меня не выходит из головы этот молодой пьяный офицер: как мог он напиться так рано, и еще пред тем, чтобы явиться ко мне! Тут что-нибудь да кроется. Потрудись съездить на гауптвахту и постарайся разведать, что это значит». Молодой офицер, немного отрезвившись, признается Долгорукову: «Меня в полку напугали страхом, который граф Аракчеев наводит, когда представляются к нему; уверяли, что при малейшей оплошности могу погубить карьеру свою на всю жизнь, и я, который никогда водки не пью, для придачи себе бодрости выпил залпом несколько рюмок водки. На воздухе меня разобрало, и я к графу явился в этом несчастном положении. Спасите меня, если можно!» Долгоруков возвратился к Аракчееву и все ему рассказал. Офицера приказано было тотчас выпустить из гауптвахты и пригласить на обед к графу на завтрашний день. Понимается, что офицер явился в назначенный час совершенно в трезвом виде. За обедом Аракчеев обращается с ним очень ласково. После обеда, отпуская его, сказал: «Возвратись в свой полк и скажи товарищам своим, что Аракчеев не так страшен, как они думают». (Рассказано князем Ильею Долгоруковым.)