Арабская принцесса - [9]

– Хорошо, пусть будет Альпина, я очень люблю этот шоколад. С сегодняшнего дня ты будешь Альпиной! – кричит Марыся, указывая пальцем на молодую женщину. – Ты – Альпина!

Хамид подает кормилице хнычущего ребенка и вздыхает с облегчением.

– Сейчас у тебя будет больше времени для себя, в конце концов, отдохнешь, – он доволен.

– И больше времени для меня… – добавляет он.

– Да, ты прав, насовсем я не отдам ей малютку. Это моя доченька.

– Никто у тебя ее не забирает.

– И хорошо, а то у меня в семье мамы все слегка сошли с ума на пункте потерянных или отнятых детей.

Марыся поправляет подушки и глубоко над чем-то задумывается.

– Пожалуй, уже пора рассказать тебе немного о трагической связи моей мамы и отца-ливийца. Узнаешь пару щекотливых подробностей. Но ты взрослый парень, как-то переживешь, но не комментируй, прошу тебя. Для меня это очень стыдно. Неприятные и ранящие события, о которых я скорее хотела бы забыть, чем разговаривать о них и спорить.

Марыся опускает глаза и смотрит на цветное покрывало.

– Однако дело зашло слишком далеко, на что, конечно, повлияли недавние переживания матери во время ливийской революции. Вся семья должна собраться с силами, чтобы помочь бедной женщине выйти из тупика и сохранить здравый смысл. А без информации о ее злоключениях ты вообще не поймешь, о чем речь.

– Ты ни словом не упоминала о твоих с Доротой несчастьях в Ливии, – с упреком шепчет муж. – Я не настаивал и ждал, пока ты сама захочешь рассказать. Ведь что-то там, наверное, приключилось за долгих полгода?

– Ты не должен перебивать, а делаешь это, хотя я даже не начала! – кричит Марыся на высоких нотах. – К тому же, я хотела говорить о моей матери, а не о себе! Это не я почти впала в безумие! – взрывается она.

Хамид не знает, что делать, в таком состоянии он свою жену еще не видел.

– Причина невроза Дороты кроется не в этой последней паре месяцев, а во всей ее тяжелой жизни. – Дочь грустно вздыхает. – На рассказы о последних испытаниях будет еще время, хорошо? – говорит она уже спокойнее, стараясь совладать с собой.

Марыся поправляет пряди волос, потирает лоб дрожащей рукой и наконец смотрит прямо в глаза любящему мужу.

– Хорошо, – отвечает мужчина, сидя неподвижно в кресле.

«Я должен подождать, должен дать время своей необычной, таинственной женщине, остается только довериться. Она ведь никогда не давала повода для недоверия! У каждого есть какие-нибудь маленькие тайны», – предполагает он, думая о своих секретах, но приходит к выводу, что не все они такие уж маленькие и пустые.

«Что ж, жизнь поставит все на свои места», – подытоживает он.

Сердце у него бьет, как молотом: он не знает, готов ли…

– Значит, так, – начинает Марыся, делая глубокий вдох. – У моей красивой мамы с моим отцом жизнь не была легкой. Должна сказать, что неплохой из него вышел бандит. Не знаю, как было в Польше. Тогда была маленькой девочкой (всю эту историю знаю от своей ливийской бабушки Нади). Когда они приехали со мной, четырех– или пятилетней, в Ливию, все, казалось, видели, что мой папа прессует Дороту шовинистическим арабским способом. Если хотел, то был милым, чутким, любящим и дарил ей счастье, тем самым привязывая к себе еще больше. Чаще, к сожалению, был собой – отталкивающим, противным хамом с садистскими наклонностями! Я не говорю о привычном издевательстве, таком как избиение, что часто случалось. Он добивал бедную женщину психологически. Мама узнала, конечно, о его приставаниях к собственной младшей сестре, Самирке, с этим вся семья не могла ничего поделать. Какова была его реакция? Обиделся на всех и вся и выехал, наверное, на целый месяц, оставив молодую жену в чужом для нее доме, в чужой стране. Потом возвратился, как ни в чем не бывало. Со временем Дорота привыкла к новому окружению и стала независимой, благодаря тому, что умна и терпелива. Но как только она высунула нос наружу – познакомилась с польскими подругами, начала выходить из дому, получила хорошо оплачиваемую работу в польской школе, – он превратил ее жизнь в ад. Мама хотела выехать из Ливии, но могла это сделать исключительно в одиночку, без меня. Ты знаешь, в соответствии с законом шариата ребенок принадлежит отцу, а не матери, которая девять месяцев носит его под сердцем, рожает в муках, кормит грудью и воспитывает. Ха! Абсурд?! Ты не считаешь, что это страшная несправедливость и обида? – задает она риторический вопрос, потому что, когда Хамид хочет ответить, закрывает ему рот рукой. – Что ж, моя бедная мама по-прежнему до такой степени любила мужа-деспота, что могла на все закрыть глаза, пожертвовать собой ради блага семьи и моего счастья. Лишь бы я жила в нормальном, а не в разрушенном доме. Наконец отец вывез нас на ферму за городом. Ничего не могу сказать, красиво он все устроил. У меня от того места самые хорошие воспоминания. Но это была золотая клетка на абсолютном безлюдье. Однако, моя, до сумасшествия влюбленная мама, пережила там, наверное, минуты счастья, о чем свидетельствовало рождение Дарьи. Позже началось еще худшее пекло. Мой папуля связался с фундаменталистами. Он даже выступил по телевидению на Зеленой площади в Триполи во время манифестации в поддержку Усамы бен Ладена после взрыва Всемирного торгового центра 11 сентября 2001 года. Экстремизм в Ливии карается смертью, а ответственность несут коллективно. Один из членов семьи набедокурит, а наказаны будут все. Из-за этого мы должны были буквально со дня на день бежать из Триполи. Тогда помогла нам сестра отца, Малика, которая выбила себе должность в посольстве Ливии в Гане. Из семьи поехали одни женщины: бабушка, тетки Хадиджа и Самира, ну и, конечно, я и малышка Дарья. Что происходило с моей мамой в то время, никто не имел понятия. Боюсь, что даже тетя Малика не знала до конца эту историю.