Арабская поэзия средних веков - [31]

О, если бы влюбленных спросили после смерти:

«Избавлен ли усопший от горестей любовных?» —

Ответил бы правдивый: «Истлела плоть в могиле,

Но в сердце страсть пылает, сжигает и бескровных.

Из глаз моих телесных давно не льются слезы,

Но слезы, как и прежде, текут из глаз духовных».

«Мне желает зла, я вижу…»

Мне желает зла, я вижу, вся ее родня,

Но способна только Лейла исцелить меня!

Родичи подруги с лаской говорят со мной,—

Языки мечам подобны за моей спиной!

Мне запрещено к любимой обращать свой взгляд,

Но душе пылать любовью разве запретят?

Если страсть к тебе — ошибка, если в наши дни

Думать о свиданье с милой — грех в глазах родни,

То не каюсь в прегрешенье, — каюсь пред тобой…

Люди верной и неверной движутся тропой,—

Я того люблю, как брата, вместе с ним скорбя,

Кто не может от обиды защитить себя,

Кто не ищет оправданий — мол, не виноват,

Кто молчит, когда безумцем все его бранят,

Чья душа объята страстью — так же, как моя,

Чья душа стремится к счастью — так же, как моя.

Если б я направил вздохи к берегам морским —

Всё бы высушили море пламенем своим!

Если б так терзали камень — взвился бы, как прах.

Если б так терзали ветер — он бы смолк в горах.

От любви — от боли страшной — как себя спасти?

От нее ломота в теле и нытье в кости.

«Одичавший, позабытый…»

Одичавший, позабытый, не скитаюсь по чужбине,

Но с возлюбленною Лейлой разлучился я отныне.

Ту любовь, что в сердце прячу, сразу выдаст вздох мой грустный

Иль слеза, с которой вряд ли знахарь справится искусный.

О мой дом, к тебе дорога мне, страдальцу, незнакома,

А ведь это грех ужасный — бегство из родного дома!

Мне запретны встречи с Лейлой, но, тревогою объятый,

К ней иду: следит за мною неусыпный соглядатай.

Мир шатру, в который больше не вступлю, — чужак, прохожий,—

Хоть нашел бы в том жилище ту, что мне всего дороже!

«О, сколько раз мне говорили…»

О, сколько раз мне говорили: «Забудь ее, ступай к другой!»,

Но я внимаю злоязычным и с удивленьем и с тоской.

Я отвечаю им, — а слезы текут все жарче, все сильней,

И сердце в те края стремится, где дом возлюбленной моей,—

«Пусть даст, чтоб полюбить другую, другое сердце мне творец.

Но может ли у человека забиться несколько сердец?»

О Лейла, будь щедра и встречей мою судьбу ты обнови,

Ведь я скорблю в тенетах страсти, ведь я томлюсь в тюрьме любви!

Ты, может быть, пригубишь чашу, хоть замутилась в ней любовь?

Со мной, хоть приношу я горе, ты свидишься, быть может, вновь?

Быть может, свидевшись со много, почувствуешь ты, какова

Любовь, что и в силках не гаснет, что и разбитая — жива?

Быть может, в сердце ты заглянешь, что — как песок в степи сухой —

Все сожжено неистребимой, испепеляющей тоской.

«Слушать северный ветер…»

Слушать северный ветер — желание друга,

Для себя же избрал я дыхание юга.

Надоели хулители мне… Неужели

Рассудительных нет среди них, в самом деле!

Мне кричат: «Образумь свое сердце больное!»

Отвечаю: «Где сердце найду я другое?»

Лишь веселые птицы запели на зорьке,

Страсть меня позвала в путь нелегкий и горький.

Счастья хочется всем, как бы ни было хрупко.

Внемлет голубь, как издали стонет голубка.

Я спросил у нее: «Отчего твои муки?

Друг обидел тебя иль страдаешь в разлуке?»

Мне сказала голубка: «Тяжка моя участь,

Разлюбил меня друг, оттого я и мучусь».

Та голубка на Лейлу похожа отчасти,

Но кто Лейлу увидит, — погибнет от страсти.

От любви безответной лишился я света,—

А когда-то звала, ожидая ответа.

Был я стойким — и вот я в плену у газели,

Но газель оказалась далёко отселе.

Ты пойми: лишь она исцелит от недуга,

Но помочь мне как лекарь не хочет подруга.

«В груди моей сердце чужое стучит…»

В груди моей сердце чужое стучит,

Подругу зовет, но подруга молчит.

Его истерзали сомненья и страсть,—

Откуда такая беда и напасть?

С тех пор как я Лейлу увидел, — в беде,

В беде мое сердце всегда и везде!

У всех ли сердца таковы? О творец,

Тогда пусть останется мир без сердец!

«Я вспомнил о тебе…»

Я вспомнил о тебе, когда, шумя, как реки,

Сошлись паломники, благоговея, в Мекке,

И я сказал, придя к священному порогу,

Где наши помыслы мы обращаем к богу:

«Грешил я, господи, и все тебе открылось,

Я каюсь пред тобой, — да обрету я милость,

Но, боже, я в любви перед тобой не каюсь,

Я от возлюбленной своей не отрекаюсь.

Я верен ей навек. Могу ль, неколебимый,

Я каяться в любви, отречься от любимой?»

«Бранить меня ты можешь, Лейла…»

Бранить меня ты можешь, Лейла, мои дела, мои слова,—

И на здоровье! Но поверь мне: ты не права, ты не права!

Не потому, что ненавижу, бегу от твоего огня,—

Я просто понял, что не любишь и не любила ты меня.

К тому же и от самых добрых, когда иду в пыли степной,—

«Смотрите, вот ее любовник!» — я слышу за своей спиной.

Я радовался каждой встрече, и встретиться мечтал я вновь.

Тебя порочащие речи усилили мою любовь.

Советовали мне: «Покайся!» Но мне какая в том нужда?

В своей любви — клянусь я жизнью — я не раскаюсь никогда!

«Я страстью пламенной к ее шатру гоним…»

Я страстью пламенной к ее шатру гоним,

На пламя жалобу пишу пескам степным.

Соленый, теплый дождь из глаз моих течет,

А сердце хмурится, как в тучах небосвод.

Долинам жалуюсь я на любовь свою,

Чье пламя и дождем из глаз я не залью.