Арабская поэзия средних веков - [28]

Вот он, замок высокий, украшенный древней резьбой.

В нем гнездо ясноокой, что стала моею судьбой.

Вижу я небосклон, вижу серую, мшистую стену…

Вижу смерть пред собой — да идет она жизни на смену!

Пред супругою шейха, который несметно богат,

Пресмыкаются слуги — ей каждый потворствовать рад.

Перед нею родня, лебезя, гнет покорную спину,

Чтобы через нее как-нибудь угодить властелину.

А пощады не будет, когда разъярившийся муж

За измену осудит — не без оснований к тому ж…

Но ведь мука любви побеждает ничтожество страха.

Может противостать эта боль даже гневу Аллаха.

И во время охоты пришел я к той самой степе,

Где однажды заметил печальную Лейлу в окне.

Сколько там ни бродил, ни сидел на забытой скамейке —

Все я не находил к моей Лейле надежной лазейки.

Но меня, очевидно, увидела также она,

Потому что веревка спустилась ко мне из окна.

Очутившись вдвоем после долгой, тяжелой разлуки,

Мы печально сплели задрожавшие, жаркие руки.

А в покоях курился неведомый мне аромат.

И любви нашей тайну хранить я поклялся стократ.

Утолила ты боль, истерзавшую всю мою душу.

Но, как страсть ни сильна, воли милой вовек не нарушу

Верность мужу хранила жестокая Лейла моя,

Хоть любви не таила и слезы лила в три ручья.

Ночь прошла. Петухи прокричали в рассветном тумане.

Поцелуй — как бальзам на смертельной, пылающей ране

Где-то ржавые петли на старых заныли дверях.

И тогда возвратился ко мне отрезвляющий страх.

«Как уйти?» — я спросил. Мы позвали Джануб. И веревка

Появилась опять, — велика у плутовки сноровка.

«Что со сторожем делать?» Но Лейла пожала плечом:

«Проскользнуть постарайся. Но действуй, коль надо, мечом.

Живо шею секи, без раздумья — с единого маха!»

И шагнул я в окно, положившись на волю Аллаха.

Обомшелые камни дрожали под робкой ногой,

Больно в тело впивался веревочный пояс тугой.

Этот замок высок — он горы твердокаменной выше,

И не всякий орел долетел бы до шпиля на крыше.

Высота этой башни вошла в мою память навек:

Став на плечи друг другу, сравнятся с ней сто человек!

Но, спустясь наконец, воротил я присутствие духа.

Грозных стражей боясь, навострил оба глаза и уха.

Но кругом было тихо. Махнул я прощально рукой

И пустился в дорогу, дрожа после встряски такой.

Только в доме родном, только дверь изнутри запирая,

Я опомниться смог и почувствовал радость без края.

Нескончаемо пела в ликующем сердце она

И в сознанье кипела, как светлая чаша вина.

Я подумал о том, как уснувшая Лейла прекрасна.

Пусть храпит ее муж, полагая, что ночь безопасна!

Без пощады обманут, как многих обманывал сам,

Пусть храпит он все громче, не ведая счету часам!

Пусть он дрыхнет, герой, позабывши о зренье и слухе,

Просыпаясь порой только лишь от урчания в брюхе!..

Отпусти мне, о боже, мой самый безвинный из всех

Целомудренной ночи невольно содеянный грех!

Джарир Перевод Н. Воронель

^{100}

«Дохнул в долину ветер медленный…»

Дохнул в долину ветер медленный, стирая память о былом,

Как плащ красавицы из Йемена, он прошуршал в песке сухом.

Пусть даже каждый, кто мне встретился, со мною встречи не желал,—

Спеша за ней и не заметил я, что всех в пути я растерял.

Зачем напрасно упрекать меня за страсть к возлюбленной моей:

Ведь я, упреки ваши слушая, люблю ее еще сильней.

Ушла, поблекла под гребенкою былая смоль моих кудрей,—

Смеются дерзкие красавицы над горькой старостью моей.

Не стоит ждать вестей из Сирии, к нам Дабик^{101} не пришлет гонца,

Лишь Неджд мерцающей надеждою способен отогреть сердца.

Я принял горечь расставания, покинув замок Ан-Наммам,—

Сквозь море страха и страдания я в путь пустился по волнам.

Теперь страшусь врага открытого — он может разлучить сердца —

И тайного врага, чьи помыслы еще грязней его лица.

Когда в невзгодах вспоминаю я о племени родном тамим,

Вражду и злобу забываю я, тоской предчувствия томим.

Но удержать меча булатного без перевязи и ножон,—

Так я, в изгнание заброшенный, поддержки родственной лишен.

Я не стерпел, сказал красавице, какою страстью грудь полна,

Но, душу обнажив признанием, любви не вычерпал до дна.

Мне шепчут женщины из племени: «Передохни в пути! Постой!»

Но я, в ответ коня пришпоривши, спешу на встречу с красотой.

«Забуду ль ущелье Гауль…»

Забуду ль ущелье Гауль в короне седых вершин

Или долину Дарийя — жемчужину всех долин?

Я слышу твои упреки, но я говорю: «Не смей!

Ведь нет никакого дела тебе до судьбы моей!»

О, как избежать наветов, придуманных злой молвой?

О, как избежать сомнений, грозящих из тьмы ночной?

Вода в источнике чистом прозрачна и глубока,

А я, измученный жаждой, не смог отпить ни глотка.

По жажде моей Сулейма ничем не смогла помочь,—

Стремился ли к ней я страстно иль страстно стремился прочь,

Хоть грязного скопидома я сделал своим слугой,

Хоть грозному племени таглиб на горло я стал ногой.

Напрасно презренный Ахталь рискует играть с огнем:

Ведь я сокрушу любого, кто встал на пути моем.

Он думал: я — подмастерье и подмастерьям брат,

А я из славного рода, смирившего племя ад^{102}.

А я из всадников смелых, из всадников рода ярбу,

Которые в смертной схватке решают свою судьбу.

Не робкие подмастерья врага погнали назад

При встрече с племенем зухль в становище бану-масад.

А где вы были, герои, в ту памятную весну,