Арабская дочь - [47]

— Wallahi, — шепчет Малика.

— Тетя, любимая моя, не оставляй меня, не уходи, — причитает Марыся, склонившись над умирающей.

Бабушка стоит как статуя, не в состоянии двинуться с места.

— Мириам, моя самая дорогая… моя доченька… — кровь тонкой струйкой течет у Малики из уголка рта, — я должна была тебе рассказать, но не подворачивался подходящий случай… Твоя мама… сестра… — Она делает последний вдох, и ее тело обмякает на руках Марыси.

Home, sweet home Продажа усадьбы

В ту минуту, когда Малика умирает, в резиденцию вбегают полицейские, слышен воющий сигнал скорой помощи, а через минуту входят четыре грустных господина в черных костюмах. Марысю отстраняют от мертвой тетки, и она, ослепленная сиянием полицейских вспышек, прикрывает глаза. Старая арабка по-прежнему стоит на своем месте, как жена Лота, обращенная в соляной столб. Абдулах с холодным блеском в глазах оглядывается вокруг.

— Я не знаю, где мой сын, клянусь! Он стоял там. — Он показывает рукой. — Я видел его в последний раз после того, как он выстрелил.

— Вот письмо для вас.

Новоприбывший человек, судя по одежде, принадлежащий к спецслужбам, вручает раненому мужчине конверт.

— Persona non grata[38], у вас сорок восемь часов. — С этими словами он поворачивается спиной и исчезает из освещенной зоны.

— А вы быстрые, — Абдулах улыбается сквозь слезы.

Неизвестно откуда появляется так нелюбимый Маликой посол Ливии. Видно, что его оторвали от домашнего очага: его одежда неряшлива и вообще не официальна. Он подходит к бабушке, берет Марысю под руку, подсаживается к ближайшему, по-прежнему красиво обставленному столику и шепчет, внимательно глядя на нее:

— «Во имя Аллаха милосердного, милостивого! Хвала Аллаху, Господину мира, милосердному, милостивому, Царю Судного дня. Тебя чтим и Тебя просим о помощи».

Пожилая женщина и юная девушка включаются в декламацию.

— «Проводи нас дорогой прямой, дорогой тех, которые одарены добродетелью; а не тех, на которых разгневан, и не тех, которые блуждают»[39].

— «Тот, кто множит зло и кого объял грех, те будут в огне; там будут пребывать навеки…»[40] — Убитая горем женщина сама продолжает молитву, цитируя Коран, который обычно произносят в подобной ситуации. — «А те, которые верят и творят добрые дела, будут пребывать в Саду; там будут пребывать навеки»,[41] — заканчивает она, наклонив голову.

— Бедная Малика, моя доченька! — начинает причитать пожилая ливийка, и все присутствующие смотрят на нее. — И куда же ты пойдешь, что тебе Аллах предназначит?! — спрашивает она, глядя в пространство заплаканными глазами. — Обида сирот, ложь, распутство и внебрачный сын, пренебрежение к родителям, — шепчет, как бы про себя считая множественные грехи дочери, — питье алкоголя, курение гашиша, лжесвидетельство… Что еще плохого ты сделала?..

— Собираемся в двенадцать, а в шесть вечера должно состояться погребение. Посольство все уладило и покрыло все расходы, — сообщает мать, сделав звонок Ахмеду в Канаду.

— Вам обязательно надо все усложнить! — кричит он недовольно. — Я не собирался сейчас выезжать в Ливию. Такое расстояние!

— Ну извини, что внезапная смерть твоей самой старшей сестры спутала тебе планы, — говорит женщина с сарказмом. — Приедешь — хорошо, нет — и не надо, — заканчивает она сухо. — Нам ничего не нужно, и мы тебе тоже не нужны. Уже нет того человека, который всегда был готов вытянуть тебя из дерьма, так что не стоит забивать себе голову.

— Но, мама, ты же…

— Я все поняла. — Мать обрывает разговор и кладет трубку. Она не может больше слышать разглагольствований сына.

— Фирма, которая занимается покойниками, все отследит. Бальзамирование такое же, как для мусульман, все на своем месте. — Ливийский консул бесцветным голосом отчитывается перед отчаявшейся женщиной о ситуации с умершей неделю тому назад Маликой. — Ящик с металлическим гробом внутри будет на кладбище ровно в шесть…

— Они точно с останками моей дочери, правда? — Даже в эту трагическую минуту присутствует некий комический элемент.

— Конечно… У вас четыре часа до отлета. Проверьте, все ли забрали, — дипломат меняет тему. — Прибыли автомобиль и автобусы. Прощайте. — И он быстро выходит, не подав руки и не бросив взгляда на свою собеседницу.

У старой ливийки, которая, в общем, не выглядит на свой возраст, в течение последней недели появляется больше седых волос и морщин, чем за прошедшие нелегкие годы. Ссутулившись, она идет в комнату умершей дочери. Машинально открывает ящики и наклоняется над большим комодом, заметив что-то в его глубине. Она удивляется, потому что впервые видит замок с шифром и небольшой сейф, вмурованный в стену. Сейчас она вспоминает разговор, который состоялся не так давно, перед роковой помолвкой, когда Малика постоянно хотела с ней общаться, хватала ее за руку, смотрела в глаза, рассказывала какие-то странные вещи и была очень неспокойна. Казалось, что все это — только нервы перед важным событием, но теперь можно не сомневаться: у дочери было предчувствие. А еще она говорила что-то о тайнике, поскольку никогда до конца не доверяла банкам и службам. Какие-то цифирки? «Не забудь, мама, дату моего дня рождения, хорошо?» — словно сквозь туман, слышит пожилая женщина голос дочки.